Пастор Фридрих Лоренц, неустанно исполнявший в тюрьме свою службу, был мужчина в расцвете лет, то бишь около сорока, очень высокий, узкогрудый, вечно покашливавший, отмеченный печатью туберкулеза, но пренебрегавший болезнью, потому что работа не оставляла ему времени на заботы о собственном здоровье. Лицо бледное, безупречно выбритое, темные глаза за стеклами очков, тонкий нос с узкой переносицей, бакенбарды, крупный, бледный, узкогубый рот и крепкий круглый подбородок.

Каждый день сотни узников ждали этого человека, в этом здании он был им единственным другом, мостом, который связывал их с внешним миром; ему они поверяли свои тревоги и беды, а он помогал по мере сил, во всяком случае, куда больше, чем дозволялось. Без устали ходил из камеры в камеру, всегда участливый к страданиям других и безучастный к своим собственным, совершенно чуждый страха за себя самого. Подлинный пастырь, он никогда не спрашивал ищущих помощи об их вероисповедании, молился с ними, если они просили, и вообще был им просто собратом, человеком.

Пастор Фридрих Лоренц стоит у стола начальника тюрьмы, лоб у него в поту, на щеках красные пятна, но говорит он совершенно спокойно:

— За последние две недели это уже седьмая смерть, вызванная неоказанием помощи.

— В свидетельстве о смерти указано воспаление легких, — возражает начальник, не поднимая головы от своей писанины.

— Врач пренебрегает своими обязанностями, — упрямо говорит пастор, легонько постукивая костяшками пальцев по столу, словно старается достучаться до начальника. — Сожалею, но вынужден сказать, что врач слишком много пьет. А пациентами пренебрегает.

— О, доктор в полном порядке, — возражает начальник, продолжая писать: пастор стучится напрасно. — Хорошо бы и вам быть в таком же порядке, господин пастор. Ну так как, вы передали маляву номеру триста девяносто семь или нет?

Теперь их взгляды наконец встречаются, взгляд начальника с красным лицом, испещренным шрамами от давних студенческих дуэлей, и взгляд священника, сжигаемого лихорадкой.

— Седьмая смерть за две недели, — упрямо повторяет пастор Лоренц. — Тюрьме нужен новый врач.

— Я только что задал вам вопрос, господин пастор. Будьте добры ответить.

— Разумеется, я передал номеру триста девяносто семь письмо, но не маляву. Это было письмо от его жены, в котором она сообщила, что их третий сын все-таки не погиб, а попал в плен. Двоих сыновей он уже потерял и думал, что потерял и третьего.

— Вы всегда найдете причину нарушить тюремный устав, господин пастор. Но я не намерен долго терпеть ваши игры.

— Прошу вас заменить врача, — упрямо повторяет пастор и опять тихонько стучит по столу.

— Да бросьте вы! — Краснощекий начальник неожиданно срывается на крик. — Не надоедайте мне больше вашей идиотской болтовней! Доктор вполне хороший, и он останется! А вот вы извольте выполнять тюремный распорядок, иначе как бы чего не случилось!

— Что со мной может случиться? — спросил пастор. — Я могу умереть. И умру. Очень скоро. Еще раз прошу вас заменить врача.

— Дурак вы, пастор, — холодно произнес начальник. — Думаю, от чахотки малость рассудком повредились. Не будь вы безобидным простофилей — то бишь дураком! — вас бы давным-давно повесили. Но я вас жалею.

— Пожалейте лучше ваших заключенных, — так же холодно ответил пастор. — И позаботьтесь о таком враче, который неукоснительно исполняет свой долг.

— А теперь закройте дверь с другой стороны, господин пастор.

— Вы обещаете обеспечить нового врача?

— Нет, черт побери, нет! Убирайтесь к чертовой матери! — Начальник все-таки рассвирепел, выскочил из-за стола, сделал шаг-другой к пастору. — Мне что, силой вас вышвырнуть? Вы этого хотите?

— Не годится устраивать скандал перед арестантами из канцелярии. Это лишь еще больше поколеблет остатки уважения, какое они еще питают к государству. Впрочем, дело ваше, господин начальник!

— Дурак! — сказал начальник, однако же реплика пастора отрезвила его, и он опять сел. — Идите, наконец. Мне надо работать.

— Самая срочная работа — затребовать нового врача.

— Думаете чего-то добиться своим упрямством? Как раз наоборот! Доктор останется!

— Помнится, однажды, — сказал пастор, — вы сами были не вполне довольны этим врачом. В ту ночь бушевала непогода. Вы посылали за другими врачами, звонили по телефону, но никто не приехал. У вашего шестилетнего Бертольда было воспаление среднего уха, мальчик кричал от боли. И мог умереть. По вашей просьбе я привел тюремного врача. Он был пьян. А при виде умирающего ребенка совсем потерял голову, сослался на дрожь в руках, которая не позволяет взяться за хирургическую операцию, и расплакался.

— Пьяный мерзавец! — буркнул начальник, неожиданно помрачнев.

— Вашего Бертольда спас тогда другой врач. Но случившееся однажды может повториться. Вы, господин начальник, похваляетесь своим неверием, и все же я говорю вам: Господь не допускает насмешек над Собою!

Начальник тюрьмы через силу, не поднимая глаз, произнес:

— Идите, господин пастор, идите.

— А врач?

— Я посмотрю, что можно сделать.

— Благодарю вас, господин начальник тюрьмы. Многие будут вам благодарны.