Шрифт:
Обычно Даниэля не хватало на долгое созерцание чуда природы, доставшегося ему.
Он подходил, подхватывал ее, испуганно вздрагивавшую, на руки и нес в кровать.
Укладывал на спину и зарывался лицом в вольно раскинувшиеся по покрывалу золотые кудри.
Чистый свежий запах дурманил голову, руки сами тянулись, раздевали, разворачивали свой самый главный, самый нужный подарок в жизни. Пальцы подрагивали, касаясь тонкой нежной кожи, сжимались, мало контролируя силу, потому что , несмотря на то, что прошло уже два месяца, как он взял ее себе, но до сих пор не верилось. Даже на телесном, животном уровне не верилось, что она – его. Эта тонкая статуэтка, нежная, печальная , невозможно красивая. С плавными изгибами танцующих рук, с блестящими от упоения музыкой глазами…
Как она тогда оказалась в этом вертепе?
Удивительно просто.
Случайное совпадение, провидение, не иначе.
Он и сам-то там случайно оказался.
Просто один из должников не явился к нему вовремя, и Мартин выяснил, что тот часто любит бывать в низкопробном кафешантане, дыре, пригодной только для парижских крыс и деляг низкого пошиба.
Раньше Даниэль тоже в таких бывал, но в последние два года, превратившись из обычного апаша в главу одной из самых крупных банд Парижа, заимев вес не только среди своих, но и среди серьезных теневых дельцов города, он , конечно же , даже не планировал попадать в подобные места.
Но должник вел себя нагло, и , похоже, кое-кто позабыл, за что Дикий Даниэль получил свою кличку…
Настало время напомнить.
Звери чувствуют слабину. Никому не позволено перепрыгивать через вожака. Даниэль усвоил это золотое правило на парижских улицах, впитал с кровью, щедро оросившей мостовую не один и не два раза.
Детские банды жестоки, у них строгая иерархия и волчьи законы. У них нет поблажек к оступившимся и проявившим слабину.
Даниэль вырос во всем этом. И , уже добившись того, о чем и подумать не мог, будучи обычным парижским бездельником и вором, действовал по-прежнему, жестоко и кроваво.
Ему боялись переходить дорогу. И не переходили.
И в тот раз кретин, так опрометчиво решивший, что он может заставить Дикого Даниэля ждать, очень крупно просчитался.
Даниэль взял с собой всего троих парней, своего заместителя Мартина, и пожаловал в этот вертеп лично. Настроение его было самым кровожадным, голова холодной…
Ровно до тех пор, пока не увидел… Бабочку.
Она танцевала этот пошлый, глупый танец апашей, который в последние два года стал неожиданно моден, выполз из подворотен и завоевал сцены небольших кафешантанов.
История девки и ее парня, вполне знакомая всем присутствующим, выглядела в танце подчеркнуто жестокой и даже смешной…
Но в этот раз все было по-другому.
Светловолосая богиня, танцовщица в голубом платье. Она изломанной куклой летала в руках своего партнера, вздрагивала от грубых прикосновений, резко вырывалась и падала к нему в объятия.
Во всем ее облике было что-то настолько нездешнее, настолько далекое, что Даниэль в первое мгновение даже глазам не поверил.
Так и застыл в дверном проеме, неотрывно глядя на нее.
Танцовщица билась в грубых лапах своего партнера, выглядя беззащитно и хрупко, и, наверно, должна была бы вызывать жалость… Но вызвала совсем другое.
Что-то черное, страшное поднималось из глубин души Даниэля Леграна, Дикого Даниэля, когда он наблюдал за танцем. Молча, замерев, закаменев лицом. И только глаза с расширенными зрачками, неотрывно следящие за каждым движением изломанной красивой бабочки, выдавали его напряжение.
Его желание.
В тот момент он забыл обо всем, вообще обо всем.
Где-то далеко остались должник и его нахальное поведение, еще дальше ушло понимание неуместности всего происходящего… И еще дальше – осознание себя человеком. Не был Дикий Даниэль человеком в тот момент.
Парень в очередной раз бросил свою партнершу на пол… Она вскрикнула, жалобно и тихо, лицо исказилось гримасой боли…
И дальше Легран уже не помнил ничего.
Словно во сне, в той страшной сказке про волшебных танцовщиц, пошел он к голубокрылой бабочке, подхватил ее на руки, вдохнул свежий нежный аромат волос… И мгновенно потерял последний рассудок.
Она смотрела на него испуганными огромными глазами, упиралась беспомощно ладонями в грудь. Губы шевелились, она, кажется, что-то говорила…
Он не слышал ее, не понимал.
За спиной его решали насущные вопросы его люди, слышались вопли, сухие щелчки затворов, смех и ругань.
Ему было плевать.
Он нес на руках свое сокровище и не мог остановиться.
Словно в бреду, промелькнула дверь, комната для переодевания артистов, кушетка.
Бабочка не сопротивлялась.