Я не сумела оттолкнуть.

До сих пор при воспоминании о том, что произошло между нами в грязной темной комнатке с окнами, выходящими на задний двор кафешантана, становилось не по себе.

Одновременно холодно и обжигающе.

Я к тому времени не была, конечно, наивной невинной девушкой, кое-какое прошлое имелось, но никогда до этого не случалось со мной ничего, более пугающего и дикого.

Потом случалось.

Благодаря все тому же Даниэлю.

Но в тот, первый раз…

Я его помню до сих пор, хотя, конечно, надо бы забыть… Как постоянно приходящий в дурманных снах кошмар.

Но не получается.

Потому что это – самое яркое переживание…

Ярче даже первого выхода на сцену в составе труппы русских.

Даниэль все время меня трогал, так, словно поверить не мог, что я – настоящая, живая.

Целовал, не слушая моих возражений, не обращая внимания на тихие всхлипы.

Сжимал, грубо и жестоко, подчиняя себе.

Заставляя делать то, что ему хотелось.

Я не сопротивлялась больше, напуганная и обескураженная. Он делал больно, но от его железных пальцев по телу расползались мучительные волны удовольствия. И стыда. Из-за того, что мне в какой-то момент стало нравиться это безумие.

Даниэль никуда не торопился, отслеживал выражение моего лица и , кажется, тоже понимал, что происходит со мной. Усиливал напор.

И шептал постоянно, бормотал, что я – бабочка… Слишком красивая… Слишком. Что такая бабочка не должна танцевать в таких местах, что на такую , как я, не должны смотреть все эти люди…

Его горячий шепот еще больше пугал и одновременно завораживал…

Мне никогда не было настолько страшно и одновременно горячо.

Время тянулось и тянулось, то, что он со мной делал, казалось бесконечным душным кошмаром…

Безумным огненным сном… Диким смерчем, в конце концов поглотившим нас обоих…

А затем все закончилось.

Даниэль молча встал, поправил на мне одежду, не обращая внимания, как я вздрагиваю от этой жуткой заботы…

И вывел за руку из комнаты.

Я шла, полностью подавленная, деморализованная, сгорая от стыда, потому что понимала, что все, кто был в этом злополучном кафешантане, видели мой позор. И знали, что со мной делал этот человек.

На улице мы сели в автомобиль с изображением скалящегося льва на носу, и , дико взревев мотором, поехали прочь от места моего бесконечного позора.

Я была в таком ужасе, что толком не осознавала происходящее.

На автомобиле я до этого ездила всего один раз, и , наверно, это должно было быть незабываемо… Но то, что произошло со мной, перекрыло все.

Я лишь сидела, забившись в угол, ближе в дверце, и придерживала шляпку, норовившую улететь от ветра. По лицу текли слезы, и никак не удавалось их унять.

Даниэль, что-то повелительно скомандовав водителю, сидел рядом со мной, сжимал мою руку своими холодными жесткими пальцами, и от этого пробирал еще больший озноб.

С другой стороны сидели какие-то страшные мужчины, все, как один, в костюмах, ярких шейных платках и кепках. Типичные апаши, бандиты, терроризирующие Париж уже много лет.

До меня постепенно стал доходить весь ужас произошедшего… Я одна, среди бандитов, их предводитель… Дева Мария, помоги…

И везут меня неизвестно куда! Но вполне известно, зачем…

И Жан… Что они сделали с Жаном?

Эти мысли мелькали в голове, скакали, сталкивались друг с другом, добавляя еще большего ужаса.

Я решила набраться смелости и спросить у своего мучителя, что со мной будет, но тут мы приехали.

Куда-то на окраину Парижа, в небольшой особняк, с воротами, увитыми жухлым с осени плющом.

Весело смеясь, мужчины вывалились из автомобиля и пошли к дому, затем их предводитель обошел машину и открыл мне дверь.

– Куда вы меня?.. – не хватало голоса, чтоб спросить, только шепот получался, – зачем?..

– Выходи, бабочка, – повелительно сказал он и подал мне руку.

Машинально я ее приняла, вышла из автомобиля. Зябко поежилась на зимнем ветру.

– Где мы?

– Дома.

Я хотела еще спросить, но он молча увлек меня за собой…

Тогда я не представляла, что проведу здесь, в этом особняке, целых два месяца…