Они сидели вокруг полукруглого стола с опущенными и чуть улыбающимися лицами, с поддельными улыбками, и тогда Сергей начал понимать, что их совместное времяпровождение начинает само себя обрекать.

Сергей, закурив, так и не доев последний кусок мяса, глянул не без надежды на Киру, которая, как ему казалось, всего лишь притворяется аленьким цветочком, и что все, что она сегодня вечером сделала для него, а также утром, и есть не то самое вымышленное проявление сногсшибательной любви, о которой, вроде бы как, пишут все поэты, а, либо способ забыться, либо ложь для упокоения своей гнилой любви в игре гнилой страсти.

Но ему казалось, что все это далеко не так.

Под его маской, наполненного наполовину здравого смысла лица, виднелись тени очертания мрака, в котором и живет тот самый истинный иконописец без пера – Сергей, когда не нужно принимать чужие образы и плясать, как дурак на сцене, будь-то прилежного латентного семьянина или доброго любовника, который не скажет в итоге дня последнее, прощай.

Скорее его орган между ног запел бы праведным голоском – тем самым якобы чистым и по нотам, что не поют в кабаках, – и тогда Сергей бы воодушевился на полную катушку. И он оставался с одной стороны самим собой, показывая тем самым, что в подчинении, но никоем образом не собирается и не собирался принимать чужие правила этой глобальной комедии, где он является не последним игроком.

– Я люблю тебя, – сказал он после, как допил остатки вина в бокале, что прям таки трясся в его руке.

Кира промолчала. Словно это был не тот момент для признания. Но Сергей думал иначе.

– Я тоже, – сказала она, и вновь воцарилось молчание.

Сергей упал ей в колени, прям к ступням, начав целовать их, и повторять о своей любви к ней, словно мантру, смотря на нее снизу вверх, как на ангела, а Кира лишь игриво созерцала все это до тех пора не рассмеявшись, и пока сам Сергей не потянул привычную ей свою фирменную улыбочку…

(неужели все ложь?)

И да – неужели он лгал? Нет, он изображал правду, которая казалась ложью.

– Я без тебя умру, – молвил он.

И она подчеркивала:

– И я тоже, – улыбалась и тянулась к его губам.

И Сергей вставал снизу, тянясь к ее милым, как ему сейчас виделось, ее обворожительным губам, не понимая, повезло ему или нет – это и есть проклятие жизни без кольца, о чем разговор еще не заходил, но что должно было рано или поздно случиться.

– И я всегда, – словно пел он, – буду тебя любить, – прям как Леонард Коен, но только не Халилую, а что-то намного развращеннее и пьянее. И в его руке уже блестела купленная Кирой бутылка вина. И он вновь напивался. В восьмом часу вечера. В понедельник. Без каких-либо границ. Держа Киру на руках. И целуя ее. Как никогда, изображая дуэт заблудившихся на Земле и пропадающих на ней ангелами.

***

Словно тысячи змей, ползущих в сторону своей жертвы, пожирая даже по пути уже ее тень, Кира тянулась к Сергею, уже сверкающим опьяненными глазами, которые жаждали сейчас намного сильнее, чем утром.

Их пальцы сплелись воедино, Сергей подтянул Киру ближе к себе, окончательно съехав со стула, прям упав с него.

Их тела постепенно соприкасались, Сергей уже чувствовал ее дыхание, но еще не горькое, от которого бы веяло вином.

Их губы хотели поцелуя, но как только Сергей хотел приняться целовать ее, она подставила щеку, разорвав их сплетение из пальцев, и одной рукой налила в свой бокал дорогого вина, стоящего на столе без дела, и отпила немного.

Сергей, словно в пустыне, но поцелуй за поцелуем постепенно изучал каждый сантиметр ее щеки и челюсти, находясь в неимоверном экстазе даже от одного ощущения ее кожи, чувствуя, насколько она вкусная, так и пытаясь вообще откусить от нее.

Она повернулась к нему уже с закрытыми глазами, обхватив своими худыми изящными руками его надувшуюся венами накаченную шею.

(однако, Сергей худел в последнее время и форму-то терял, с чем ему приходилось мириться)

Насколько бы не был сейчас сочный продолжающийся уже более минуты поцелуй, Сергею пришлось плавно прервать его, уцепившись рукой за ее бок, поглаживая Киру по голове в знак замены поцелую, и наконец-то, схватившись за бутылку вина и выпив прямо с горла.

(о, сладкий алкоголь в любое время дня и ночи растворяет любую боль)

Кира недоумевающее глянула на это действие, посчитав, что это остаточный эффект от его работы, с которым все же была не согласна, судя по ее выражению лица.

Громко обронив донышком на стол бутылку вина, Сергей вернулся к своим прямым обязанностям перед Кирой, и чуть обняв ее, хотел, сначала, повалить на пол, но Кира была не из тех, кто любит валяться в грязи, хотя, если только не с Сергеем – как исключение, приподнял Киру и усадил на кухонный столик, потянув за лямку фартука.

Фартук прилежно спустился вниз, а потом съехал по ее ногам, оказавшись на полу.

Перед Сергеем открылось сокровенное место, облаченное в черные трусики, к которому скорее хотелось прикоснуться – любыми для этого доступными способами.

Кира быстрыми движениями руки расстегнула пуговицы на его белесой рубашке, стянув ее с Сергея, бросив в сторону, и взявшись за снятие ремня, пока Сергей еще изучал своими поцелуями ее губы, не способный от них оторваться.

Где-то в отдаленных уголках его сознания звучали странные забытые женские имена, может быть, из-за последствий пьянок и гулянок. Но Сергей все же пытался не забываться, и тянулся не только к бутылке, но и непосредственно к Кире.