— Что здесь происходит?

Вот только его мне сейчас не хватает!

Мне даже не нужно смотреть на дверь, чтобы понять, кто стоит на пороге, скорее всего, сложив руки на груди и широко расставив ноги. Его любимая поза, когда он собирается кого-то отчитывать. Она наводила настоящий ужас, когда в детстве он нависал надо мной и приказывал говорить правду.

Если я с одним закоренелым воякой справиться не могу, что уж говорить двух?

Не выдерживаю и бросаю мимолетный взгляд на дверь. Как я и думала, папа в сером костюме стоит в проходе, скрести руки на груди. Его щетина посидела еще больше с нашей последней встречи, хотя волосы, как и были темными, так и остались. А вот морщина между бровей стала глубже. А так в жизни не скажешь, что уже пару лет как ему перевалило за шестьдесят. Наверное, потому что он никогда не брезговал тренировками. По темноте и пронзительности взгляда папа может составить Диме достойную конкуренцию. Эти двое будто созданы из одного теста.

Папа пересекает палату, а я тяжело вздыхаю. У меня нет сил бороться с ними двумя.

— Я задал вопрос! — папа смотрит на Диму, при этом беря меня за руку. — Моя дочь в больнице несколько дней, находится на грани жизни и смерти, а я узнаю об этот только сейчас. Объяснишь?

Несколько дней? Хмурюсь. Я так долго спала?

Папа еще крепче сжимает мои пальцы, а я зажмуриваюсь. Сейчас начнется.

— Я разобрался, — два слова от мужа, из-за которых папа резко отпускает мои пальцы и делает шаг к Диме.

Они оказываются друг напротив друга. Одного роста, почти такой же комплекции, только Дима чуть шире в плечах, они напоминают двух быков, которые только и ждут выброшенной тряпки тореадора, чтобы начать таранить друг друга.

— Разобрался? — брови папы взлетают вверх. — Ева — моя дочь, а ты даже не потрудился сообщить мне, что она в больнице.

Голос папы полон стали. Он мне тоже очень хорошо знаком — много раз слышала, как он отчитывал своих подчиненных. Говорил тихо, но при этом наводил такой ужас, что здоровенные мужики выходили из его кабинета с испариной на лбу.

Только Дима всегда мог составить ему конкуренцию, поэтому, наверное, и стал папиным приемником.

— Алексей Корнеевич, — Дима заводит руки за спину, — Ева — моя жена. Ответственность тоже на мне. Ее состояние нормализовалось только сегодня, и я бы сразу сообщил вам, если бы вы сами не пришли. До этого, я не видел смысла вас с женой волновать.

Мне показалось, или я услышала скрип зубов? Спина папы напряглась, а сам он будто увеличился в размерах.

— Когда я отдавал тебе дочь, то предупреждал: можешь делать, что хочешь, но заботиться о ней ты обязан, в первую очередь, — папа тычет пальцем в грудь Димы, а я замираю. — Вот это, — он, не гладя, обводит рукой пространство вокруг меня, — это не похоже на заботу.

Дима что-то отвечает папе, но я не слышу. Мужские голоса превращаются в гул, потому что я концентрируюсь на самом главном: «я отдавал тебе дочь», «можешь делать, что хочешь». Так вот в чем дело? Меня отдали приемнику, как племенную кобылу. Просто передали из одних рук в другие, а остальное — побоку. Мои чувства побоку!

Отец женился на маме не по любви, они никогда этого не скрывали. Но я всегда хотела другого. Мне нужна была настоящая семья. Хоть у мамы с папой получилось, для меня они оставались исключением из правил. И более того, папа уважал маму, относился к ней как к равной, но нежности и любви, которые сквозили бы между ними, я не замечала. Не было ни мимолетных касаний, когда кто-то проходил мимо, ни объятий в темноте на кухне, ни тем более поцелуев, когда они думали, что никогда не видит. Сдержанная любовь, конечно, тоже любовь. Но я никогда такой не хотела. Вот только попалась в ловко расставленные двумя мужчинами сети.

— … а потом я забираю дочь домой! — голос папы врывается в поток мыслей и прерывает их.

— Тогда вам придется пройти, через меня!

Одного взгляда на них достаточно, чтобы понять — никто не собирается уступать. Один неверный шаг, одно лишнее слово, и кто-то из них сорвется. А мне этого точно не нужно. Единственное, чего я хочу, чтобы они ушли!

— Убирайтесь, — тихо произношу я, и, естественно, никто не обращает внимания.

Дима и отец прожигают друг друга взглядами. Они опять без меня решают мою судьбу. Опять не считаются с моим мнением!

Прочищаю горло, набираю воздух в легкие и кричу:

— Убирайтесь! Оба!

— Я принесла тебе телефон, — Лиза, одетая, будто собралась на ковровую дорожку, в бежевое платье-комбинацию, жакет и туфли лодочки, протягивает мне еще упакованный айфон и коробку с сим-картой. — А еще предупреждаю, что через час мы выезжаем из дома.

Я вытаскиваю руку из-под пледа, забираю у Лизы коробку и кладу ее на столик рядом с плетеным креслом, в котором я свернулась клубочком.

— Куда вы едете? — снова укутываюсь пледом до шеи и кладу голову на колени.

Наблюдаю за ветками деревьев, кустарников, травой, которые раскачиваются из-за очередного порыва ветра. Все это приносит мне успокоение, а Лиза, наоборот, ежится вместе и обхватывает себя руками.

— Не «вы», а «мы», — она подходит ко мне и загораживает обзор на деревья, за которыми мне так нравилось наблюдать. — Тебя уже два дня как выписали из больницы, и там ты почти неделю провела. Может, хватит хандрить и изводить себя?