Кто же вы такие? Вам интересно, Розенталь? И вы хотите знать, майор Кингстон? Сейчас вам все, наконец, объяснит инспектор Лестрейд, я вижу, что инспектор уже понял.

— Совсем недавно понял, Холмс, — сказал Лестрейд. — Спасибо вам и комиссару.

— Значит, пришла пора подводить итоги, — сказал сыщик с Бейкер-стрит.

Лестрейд вышел на середину комнаты и надул щеки. Он любил подводить итоги.

— Подождите, — взволнованно крикнул Берримор, — прежде чем вы начнете! Я понимаю, сейчас что-нибудь страшное случится! Но прежде, чем вы все нам скажите! Хоть на один вопрос ответьте, мистер Холмс! Правда ли, что Оккам жил двадцать лет с женой и так и не понял, что это мужчина?! Я должен знать!

Холмс с сожалением поглядел на позитивиста, затянулся, пустил кольцо дыма.

— А черт его знает.

Лестрейд, инспектор Скотленд-Ярда, немолодой мужчина невысокого роста, был из тех людей, характеризуя которых, все эпитеты начинают с частицы «не».

Лестрейд был небогат, некрасив, невежлив, невнимателен и неуспешен в карьере. Непонятно, как он выслужил звание инспектора и почему не застрял навсегда в сержантах. Впрочем, в инспекторах Лестрейд пробыл сорок лет подряд и сейчас, уже выходя по возрасту в отставку, тщетно ждал повышения, что сулило бы прибавку к пенсии. И, хотя сослуживцы подчас похлопывали его по плечу, а начальство — ежели Лестрейд попадался начальству на глаза, чего он старался избегать — иногда поощрительно щурилось, все равно он и сам знал, и все знали: нечего ждать повышения. В довершение к прочим «не» Лестрейд был еще и неудачлив.

То была обычная неудачливость маленького человека, вызванная не отсутствием талантов, а отсутствием денег и перспектив.

Инспектор вечно ходил в мокрых ботинках, потому что экономил на обуви, откладывая деньги то на образование дочерей, то на поездку к холодному морю, то лечение тещи, то на дантиста жены. И оттого, что он всегда ходил в мокрых ботинках, а погода всегда холодная, у Лестрейда постоянно был насморк, который, как правило, оборачивался бронхитом именно в тот день, когда надо было ловить преступника. Инспектор сидел в засаде, притаившись за каким-нибудь мусорным баком в простенке между сырыми кирпичными стенами, чихал и кашлял, и когда жулик слышал этот кашель, то жулик улепетывал. И тогда расстроенный инспектор получал нагоняй от начальства, лишался премиальных, которые ждала семья, ложился в постель с бронхитом и давал себе зарок с первой же получки купить новые ботинки на толстой каучуковой подошве и даже — в конце концов, имеет же он право! — непромокаемую куртку. Но в день получки выяснялось, что теща с внучками собирается на пикник, а корзинка для пикника прохудилась.

Это все мелочи, которые и вспоминать унизительно: ботинки, корзинки, теща, мусорные баки! Мелочная, вязкая тоска! Но что делать, если вот из таких вязких и сырых мелочей слеплена жизнь человека, того человека, который охраняет ваш покой?

Вы ожидаете, что герой закроет вас своим телом, но герой обут в дырявые ботинки, в которых хлюпает грязная водица из проселочной лужи, а в кармане героя нестиранный носовой платок с засохшими соплями. Будни не столь упоительны, как провансальская поэзия, и не будоражат кровь, подобно танцам в ресторане «Максим»; но жизнь выбирают только один раз — и поменять не дают.

А хорошо бы, порой думал инспектор, хорошо бы этак прийти к Господу Богу и сказать: знаете, Ваше благородие (или как там надо?), вот, обратите внимание: сносилась вся жизнь — тут дырка, тут протерлась, тут полиняла. Сдам, с вашего разрешения, авось кому-то еще и такая сойдет; а мне прикажите выдать новую — чтобы с яхтами, коктейлями, огнями на сцене.

Этакие дерзновенные мечты порой охватывают целые народы, бывают такие периоды в истории, когда людям мнится, что им вынесут на подносе новую историю. Мерещится тоскливым бедолагам: выйдет к ним однажды гладко причесанный ангел с подносом, вроде как официант, а на подносе у ангела лежат аккуратной стопочкой — демократия, парламентаризм, пристойная зарплата, поездки за границу, гала-концерты и сверху стоит рюмочка коньяка.

И скажет ангел: вы заслужили лучшую участь!

Почему бы ангелу не выйти? Ведь что обидно, такие подносы с демократией и коньяком и впрямь выносят, но только не бедолагам, а тем гражданам, у которых и без ангела все уже было — и вот богатые становятся еще богаче, жирные — еще жирнее, а бедолагам объясняют, что все правильно устроено, в неравенстве, мол, и состоит прелесть соревнования.

А ты чего хотел бы, говорил Лестрейду его коллега, который был чуть удачливее в карьере, ты бы социализма хотел? Да? Вот как у Гитлера хочешь, да? Или, может, ты в Магадан мечтаешь попасть? Что, соскучился по сталинизму? Лестрейд отмахивался от таких предположений. Он ни за что бы не променял свои мокрые ботинки на лагерь в Магадане, а про сталинизм и думать боялся. А коллега объяснял, что всем хочется в сухих ботинках ходить, но ежели соревнования не будет, так и цивилизация встанет. Коллега говорил взвешенно, разумно: цивилизация — это соревнование, а без развития цивилизации — куда? И Лестрейд сам понимал: некуда. Ежели без цивилизации — так вообще труба. Без развития цивилизации так, может, никаких ботинок и вовсе не будет, ни мокрых, ни сухих. И потому сушил он свои дырявые ботинки возле газового камина, который грел не бойко. От ботинок шел пар, сохли ботинки не быстро, а инспектор думал свою тягучую, как стариковская сопля, думу: зачем нужно соревнование, если я всегда прихожу последним? Наперегонки хорошо тем, кто бегать горазд, а если у тебя, допустим, одна нога? И мокрые ботинки? То есть один ботинок, и он мокрый?

Вот если бы хорошее дело подвернулось…

Когда инспектор только явился в колледж Святого Христофора, прошелся под готическим сводом, померещилось ему на миг, что и над ним сжалилась фортуна — вот, послала ему в награду за долготерпение случай! И скоро он ухватит за шкирку германского шпиона, и спасет старейший университет, и вот уже в мечтах своих инспектор заполнял ведомость на новую зарплату, получал новые погоны. Уж он отметит назначение как надо, долго ждал! Отправится со всей семьей в паб «Лягушка и морковка» и не будет скромничать, нет! А ну-ка, пожарьте мне камберлендских сосисок с горошком, налейте мне пинту пива!

Справедливость-то, она, как говорит Карл Маркс, существует. Лженауку Маркса инспектор на людях высмеивал за вопиющий идиотизм, но оставаясь наедине с газовым камином и ботинками, порой думал: а ведь что-то в этом есть — ежели каждому платить по труду, так трудящимся больше достанется и соревнования тогда не надо. Хотя, конечно, революции всякие разводить — это ужас какой… Но вот само пришло стоящее дело: уж теперь его труд заметят! Начальство скажет: ты молодец, Лестрейд! А инспектор щелкнет каблуками и тоже скажет: «Служу Советскому Союзу!» — то есть, тьфу ты, черт, перепутал: «Служу Британской империи и королю Георгу!» И, наблюдая, как Холмс с Мегре загоняют зверя, готовился Лестрейд к победному прыжку. Еще немного, и он возьмет мерзавца-преступника. А уж тогда…