Приблизительно через месяц я поехал сюда снова -- или, может статься, автомобиль мой избрал этот путь по собственной воле. Он миновал бесплодные известковые холмы, отыскал все повороты в лабиринте проселков под взгорьями, пробрался сквозь густолистые леса, которые высились, словно неприступные зеленые стены, выехал на перекресток, где я расстался с дворецким, а потом в моторе произошла какая-то неполадка, и я вынужден был свернуть на травянистую прогалину, которая врезалась в ореховые заросли, объятые летней дремотой. Насколько я мог определить по солнцу и по крупномасштабной военной карте, здесь и был объезд того леса, который я в первый раз обозревал с высоты. Я принялся за ремонт всерьез и устроил целую мастерскую, аккуратно разложив на коврике блестящие инструменты, гаечные ключи, насос и все прочее. В эту ловушку можно было заманить всех ребятишек на свете, а в такой чудесный день, решил я, здешние дети наверняка где-нибудь поблизости. Прервав работу, я прислушался, но лес был полон летних шумов (хотя у птиц уже кончилась брачная пора), и я не сразу различил осторожную поступь маленьких ножек, которые крались ко мне по палой листве. Я посигналил клаксоном как мог заманчивей, но они обратились в бегство, и я пожалел о своей опрометчивости, потому что у ребенка внезапный шум вызывает самый настоящий ужас. Я провозился, вероятно, еще с полчаса, а потом услышал в глубине леса голос слепой женщины, которая крикнула: "Дети, ау, дети! Вы где?" -- и звонкие отголоски этого зова долго еще отдавались в ленивой тишине. Она пошла ко мне, легко нащупывая путь меж стволами деревьев, и хотя кто-то из детей, вероятно, цеплялся за ее юбку, он скрылся в густой листве, как заяц, едва она приблизилась.

– - Это вы?
– - спросила она.-- Тот самый человек, лто живет на другом конце графства?

– - Да, тот самый, что живет на другом конце графства.

– - Тогда почему же вы не приехали поверху, через те леса? Они только что были там.

– - Они были здесь всего несколько минут назад. Мне кажется, они знали, что мой автомобиль сломался, и прибежали поглядеть для забавы.

– - Надеюсь, ничего серьезного не произошло? А почему ломаются автомобили?

– - На это есть пятьдесят различных причин. Но мой автомобиль выискал пятьдесят первую.

Она весело рассмеялась моей нехитрой шутке и, заливаясь воркующим, пленительным смехом, сдвинула шляпу на затылок.

– - Позвольте, я послушаю, -- сказала она.

– - Подождите!
– - воскликнул я.
– - Сейчас я сниму с сиденья подушку и подложу вам.

Она наступила на коврик, сплошь покрытый запасными частями, и наклонилась над ним с живым интересом.

– - Какие чудесные вещицы!
– - Руки, заменявшие ей глаза, шарили в испещренном тенями солнечном свете.
– - Вот коробка... а вот еще одна! Да вы тут все разложили, как в магазине игрушек!

– - Должен признаться, я вытащил многое, чтобы их привлечь. На самом деле половина этих штуковин мне совсем не нужна.

– - Как это мило с вашей стороны! Я услышала звук клаксона из верхнего леса. Вы говорите, они уже побывали здесь?

– - Без сомнения. Почему они такие робкие? Тот малыш в синем, который только что был с вами, мог бы побороть страх. Он выслеживал меня, словно краснокожий индеец.

– - Вероятно, их напугал клаксон, -- сказала она.
– - Когда я спускалась по склону, я слышала, как кто-то из них прошмыгнул мимо в смятении. Да, они робкие -- очень робкие, даже меня дичатся.
– - Она обернулась через плечо и крикнула снова: -- Дети, ау, дети! Поглядите только, что тут такое!

– - Надо думать, они бегали гурьбой по своим делам, -- предположил я, потому что позади нас начали перешептываться невнятные голоса, а потом вдруг раздался тоненький детский смех.

Я снова занялся починкой, а она наклонилась вперед, подперев ладонью подбородок, и с любопытством прислушивалась.

– - Сколько же их всего?
– - спросил я наконец.

Работа была закончена, но я не видел необходимости уезжать.

Она слегка наморщила лоб в задумчивости.

– - Сама точно не знаю, -- сказала она просто.
– - Иногда их больше, иногда -- меньше. Понимаете, они приходят и живут со мной, потому что я их люблю.

– - Похоже, у вас тут весело, -- сказал я, ставя на место ящик с инструментами, и едва эти слова сорвались у меня с языка, я почувствовал всю их неуместность.

– - Вы... вы ведь не станете надо мной смеяться!
– - вскричала она.
– - У меня... у меня нет своих детей. Я никогда не была замужем. Иногда люди смеются надо мной из-за них, потому... потому...

– - Потему что это не люди, а дикари, -- возразил я.
– - Не обращайте внимания. Такие ничтожества смеются надо всем, чему нет места в их сытой жизни.

– - Я, право, не знаю. Откуда мне знать? Я не хочу только, чтобы надо мной смеялись из-за них. Это тяжко. А кто лишен зрения... Я не хотела бы показаться глупой...
– - При этих словах подбородок у нее задрожал, как у ребенка.
– - Но, по-моему, мы, слепые, особенно чувствительны. Все извне ранит нас прямо в душу. Иное дело вы. Глаза служат вам такой надежной защитой... вы можете увидеть заранее... прежде чем кто-нибудь действительно ранит вас в душу. Все забывают об этом при общении с нами.

Я молчал, размышляя об этой неисчерпаемой теме -- о жестокости христианских народов, не просто унаследованной от предков (потому что ее к тому же старательно воспитывают), жестокости, рядом с которой простое языческое варварство негра с Западного Берега выглядит чистым и безобидным. Размышляя, я целиком углубился в себя.

– - Не надо этого!
– - сказала она вдруг и закрыла глаза ладонями.

– - Чего?

Она повела рукой в воздухе.

– - Вот этого! Оно. . оно сплошь лиловое и черное. Не надо! Этот цвет причиняет боль