«Ну, покажи, парень, что ты умеешь, — добродушно встретил его тренер. — Вот тебе мяч», — и с этими словами высоко подбросил его над Гарринчей. Не дав мячу коснуться земли, Мане ловко подкинул его себе на грудь, затем опустил на колено, снова — на грудь, на плечо, на голову. Это не было для Кардозо неожиданностью: жонглировать мячом в Бразилии умеет каждый подросток. Но скорость, с которой он выполнял все движения, удивила бывалого тренера. Жестом он направил Гарринчу на поле, где игроки «Ботафого» проводили разминку.

Там Мане сразу заметил своего кумира Нилтона Сантоса. Мелькнула дерзкая мысль: пробросить у него мяч между ног. Вскоре удобный момент представился, и, к удивлению очевидцев, Гарринча в мгновение ока обыграл знаменитого защитника. Этот трюк ему удался еще дважды. Когда игроки, закончив тренировку, покидали поле, Жентил Кардозо трижды звонко свистнул в свисток вдогонку Нилтону Сантосу. В ответ футболист, лукаво взглянув на Гарринчу, произнес: «Если этот малый окажется в другом клубе, я не смогу спать спокойно. Если же он закрепится у нас, тогда не будут спать защитники других клубов». Жентил Кардозо, услышав эти слова, снял кепку и шутливо протянул руку Нилтону Сантосу: «Похоже, что ты стал разбираться в футболе».

На другое утро, 30 июня 1953 года, Гарринча не пошел на фабрику. Десятью днями позже он выступал за команду дублеров «Ботафого» и забил три гола отвергшему его клубу «Сан-Кристобан».

20 июля газета «У Глобу» во всю ширину спортивной страницы поместила заголовок: «Гауличо завоевал „Ботафого“». Накануне вся фешенебельная торсида «Ботафого» наблюдала за его игрой против команды «Бонсусессе», завершившейся победой 6:3.

Тот матч молодой футболист запомнил надолго. «Ботафого» сначала проигрывал 0:1. Гарринче поручили пробить пенальти после того, как почему-то отказались бить более опытные игроки. Счет сравнялся. Затем он забил еще два гола с игры и показал такие замысловатые финты, каких завсегдатаи стадиона никогда не видывали. Гарринча уходил в раздевалку под радостный гул трибун.

Первое время в Рио-де-Жанейро никто толком не знал его имени. Иногда на трибунах новичка называли Гауличо, по кличке известного в Бразилии торговца лошадьми, иногда Гаррича, пропуская букву «н».

Прозвище Гарринча присвоили ему еще в детстве товарищи. Маноэл страстно любил ловить птиц. Целыми днями он пропадал в лесах. Наиболее распространенная птаха в Пау-Гранде называлась гарринчей. Он их ловил десятками. Сестра Тереза как-то сказала: «Ты ловишь столько птиц, что и сам скоро станешь гарринчей». Умел он и подражать птичьему щебету. В округе вместо «щебетать» часто говорили «гарринчать». Так и стал он Гарринчей, Мане Гарринчей.

Тренировки в «Ботафого» для игроков основного состава не были изнурительными. Кардозо полностью доверял им и серьезно работал с командой только накануне игр. В остальные дни футболисты не спеша бегали, били по воротам, проделывали один-два трюка с мячом, и на этом тренировка заканчивалась. Затем потехи ради на поле разыгрывались легкие матчи. Защитники играли против нападающих, чернокожие против белых.

Один Гарринча поступал по-своему. Он появлялся на стадионе по вторникам, хорошо отдохнувший после воскресного матча. Сначала много бегал по полю, отрабатывал стремительные рывки с мячом, многократно повторял свои замысловатые элементы обводки. Делал он это с таким рвением, будто нарочно хотел себя измотать. Гарринча неизменно участвовал и в легких играх, поочередно выступая то за черных, то за белых, то за нападающих, то за защитников. В его манере играть проявлялось столько театрального, что на стадион в часы, когда футболисты тренировались, любители футбола приходили специально, чтобы посмотреть на Гарринчу.

Он обводил, бил из разных положений, с разных точек, даже с линии ворот. И попадал! На тренировках он никогда не отдыхал. Не хотел бездействовать как некоторые: полулежа на траве, лениво следя за перемещениями товарищей. Он постоянно стремился быть в средоточии игровых событий. Иногда, пользуясь размеренным ритмом тренировочных матчей, он подолгу держал мяч, обводя одного за другим всех игроков — и своих и чужих. Как-то Нилтон Сантос, которому надоело стоять без дела среди поля, пока Гарринча показывал свои трюки, ввел в игру под дружный хохот футболистов второй мяч. Гарринча тут же отправил свой в ворота и бросился отнимать новый мяч.

Порой он не приезжал в клуб по нескольку дней, и многие думали, что он уже не вернется. Но накануне матчей Гарринча всегда появлялся как ни в чем не бывало. Такая практика в «Ботафого» была новостью. Но тренеры выжидали и не делали ему замечаний.

Обеспокоенный отсутствием Гарринчи, Макс Риберо, редактор печатного 16-страничного бюллетеня, который издается в клубе, не раз посылал кого-нибудь в Пау-Гранде разузнать, в чем там дело. Посланцы часто возвращались вместе с Гарринчей, и он привозил из родного городка какую-нибудь забавную историю, оправдывавшую его отсутствие. Несколько раз ездил туда и фотограф Мауриньо Сантос. Однажды он сделал в Пау-Гранде несколько снимков, запечатлевших Гарринчу в кругу друзей на рыбалке, на стадионе, у входа в бар Доди. В одной из газет поместили фотоочерк Мауриньо с описанием местной текстильной фабрики «Америка фабрил», построенной в начале тридцатых годов, поселка, состоявшего из нескольких зеленых улиц, клуба, где по воскресеньям показывали кинофильмы и хронику (восемьдесят процентов населения Пау-Гранде не умело ни читать, ни писать, а фильмы являлись основным источником информации «из большого мира»). Главное внимание, разумеется, фотограф спортивной газеты уделил стадиону, где гоняли мяч мальчишки, где делал первые шаги в футболе Гарринча.

Благодаря очерку Мауриньо игроки и болельщики «Ботафого» познакомились с маленьким Пау-Гранде, затерявшимся среди синих гор в департаменте Маже близ Петрополиса.

На фабрике работали многие жители городка и окружающих его селений. Дети, внуки, правнуки бывших рабов, населявшие район, шли на фабрику семьями. Уходить в Рио-де-Жанейро ради случайного заработка многие побаивались. Рабочие руки требовались и на фазенде, в большой помещичьей усадьбе, но там платили меньше. К тому же фабрика была производством с определенным рабочим днем, определенной зарплатой, что имело преимущество перед сельскохозяйственными работами от зари до зари. Да и всем казалось, что на фабрике работаешь «для себя», а на фазенде — на помещика. А подневольный труд был ненавистен.