На этом пункте размышлений в комнату вошёл Гарри, остановился в отдалении и смотрел с отвращением на Понча, скорчившегося в углу.

— Ты лгун, маленький лгун, — сказал Гарри, выговаривая эти слова с видимым удовольствием. — И ты должен пить чай здесь, потому что мы не хотим разговаривать с тобой. И с Юди ты не будешь разговаривать, пока мама не позволит тебе. Ты испортишь её. Ты можешь разговаривать только с прислугой. Это мама сказала.

Повергнув Понча в новый прилив отчаяния, Гарри отправился наверх с известием, что Понч все ещё упрямится.

Дядя Гарри сидел, нахмурившись, в столовой.

— Черт побери, Роза, — сказал он наконец, — разве ты не можешь оставить ребёнка в покое? Я ничего худого за ним не замечаю.

— Он подлизывается к тебе, Генри, — сказала тётя Роза, — но я опасаюсь, очень опасаюсь, что он в семье, как Чёрная овца в стаде.

Гарри слышал это определение и запомнил его. Юди заплакала, пока ей не приказали перестать, говоря, что её брат не стоит слез. Вечер закончился возвращением Понча в верхние апартаменты, причём он сидел в отдалении от всех, и весь ужас адских мучений был разоблачён перед ним стараниями тёти Розы.

Самые большие огорчения, однако, доставляли Пончу круглые глаза Юди, смотревшие на него с выражением несомненного упрёка. И он ушёл спать, погруженный в глубочайшие пропасти скорби и унижения. Он спал в одной комнате с Гарри, а потому знал, что мучения его не кончатся и здесь. Часа полтора ещё донимал его этот юный господин, вдохновлённый назиданиями матери, приставая с вопросами, зачем он солгал и как он мог решиться на такой ужасный грех.

С этого дня началось падение Понча, или отныне Чёрной овцы.

— Раз солгал в одном, так уж ни в чем нет тебе веры, — говорила тётя Роза, и Гарри чувствовал, что Чёрная овца отдаётся в его руки. Он будил его даже среди ночи вопросом, зачем он такой лгун.

— Я не знаю, — отвечал Понч.

— Так молись Богу, чтобы он вложил тебе другое сердце.

— Хорошо.

— Вставай и молись!

И Понч вскакивал с постели, с бешеной ненавистью в душе ко всему видимому и невидимому миру. Оторванный от сна и в полном душевном смятении, он сбивался с толку искусным перекрёстным допросом Гарри, в точности воспроизведённым утром тёте Розе.

— Но я вовсе не лгал, — пытался выпутаться Понч, чувствуя вместе с тем всю безнадёжность своего положения. — Я не говорил, что молился два раза в день. Я сказал, что один раз, а во вторник два раза. А Гарри не понял. Я не лгал…

И так далее, до слез, после которых его выгоняли из-за стола.

— Зачем ты такой нехороший? — спрашивала Юди, убеждённая перечнем ужасных преступлений Понча. — Прежде ты не был таким дурным.

— Не знаю, — был ответ Чёрной овцы. — Они мне надоедают. Я хорошо знаю, что делал, так и говорю, а Гарри все переворачивает на свой лад, и тётя Роза ему верит. О, Ю! Не верь им, что я дурной!

— Тётя Роза говорит, что ты нехороший, — сказала Юди. — Она сказала вчера это и священнику.

— Зачем она всем рассказывает обо мне? Это нехорошо, — сказал Чёрная овца. — Когда я делал что-нибудь дурное в Бомбее, мама говорила папе, и папа говорил мне, что было нужно, вот и все. Чужие люди ничего не знали, даже Мита не знал.

— Я не помню, — задумчиво говорила Юди. — Я была маленькая тогда. Мама тебя любила так же, как меня, правда?

— Конечно. И папа тоже. И все другие.

— Тётя Роза больше любит меня, чем тебя. Она называет тебя лгуном и Чёрной овцой. И не велит мне разговаривать с тобой.

— Всегда? Даже тогда, когда я ничего не сделал?

Юди печально кивнула головой.

Чёрная овца в отчаянии отвернулся, но руки Юди обвились вокруг его шеи.

— Ничего, Понч, — шептала она. — Я буду разговаривать с тобой так же, как и прежде. Ты мой, мой братец, хотя ты и… хотя тётя Роза и говорит, что ты дурной, и Гарри говорит, что ты маленький трус. Он говорит, что, если бы я выдрала тебя за волосы, ты стал бы плакать.

— Ну выдери.

Юди осторожно дёрнула его за волосы.

— Дёргай как следует, так сильно, как можешь!.. Так!.. Если ты сама захочешь дёргать меня за волосы, то можешь, сколько хочешь. Но если Гарри придёт сюда и заставит тебя дёрнуть меня за волосы, я знаю, что заплачу.

Дети скрепили дружеский союз поцелуем, и сердце Чёрной овцы смягчилось. Соблюдая самую тщательную осторожность в разговорах с Гарри, он заслужил прощение тёти Розы и получил возможность читать беспрепятственно в продолжение недели. Дядя Гарри брал его с собой гулять и старался утешить его своими неуклюжими ласками, никогда не вспоминая прозвище Чёрная овца.