Как еще сегодня утром она была живая, улыбчивая… Его Тори. Порхала по дому. Нянчилась с сыночком. Дюшке всего восемь месяцев, их долгожданный, любимый кроха.

– Я сегодня в город смотаюсь, по магазинам надо пробежаться, нашему герою, кое-чего докупить, да и себе марафет навести, – подошла и повисла у него на шее. Золотистые волосы рассыпались шелковистым каскадом, окутала своим неповторимым ароматом ванили, от которого он с ума сходил.

– Давай вместе сгоняем. Дюшка с няней побудет, – он не хотел ее отпускать. Просто вот так любоваться на жену и понимать, как тебе повезло. Не это ли счастье? – У меня сегодня по работе полный штиль.

– Н…н…нет… – нижняя губа дрогнула, в зеленых глазах промелькнул испуг.

Ее глаза, бездонные, огромные изумруды, как в первый раз попал в их плен, так навечно и пропал. Околдовала его Тори, приручила одинокого, циничного волчару. Она показала, что смысл жизни не в гулянках и бесконечной веренице безыменных девок, а в одной, которая непостижимым образом находит ключик от сердца. А далее сопротивление бесполезно… у нее ключик, и лишь она открывает врата в их персональный рай.

– Я уже скучаю! – прижал ее к себе. – Давай вместе, – провел ладонями по ее спине. Даже сквозь ткань блузки ощущаю гладкую кожу. Никогда ей не налюбоваться, около себя бы вечность держал, и все равно будет мало.

– Мне самой надо. Просто одной побыть проветриться. Не обижайся, – рука на его щеке дрогнула.

Побежала к сыну и долго его расцеловывала в пухлые щечки.

– Дюшка, ты ведь знаешь, как мама тебя любит, сильно, сильно, – закружилась с ним по комнате. Снова расцеловала.

– А уж как мы мамку любим, – обнял их и сердце до краев радостью наполнилось.

Передала сына няне. В глаза ему заглянула.

– Стас… всегда помни, ты у меня единственный… ты все для меня… И никогда это не изменится, – голос серьезный, губы лихорадочно его целуют, хаотично, страстно.

– Ласточка, ты чего, я ж всегда с тобой…

Чувствовала она беду… подсознательно прощалась… Это сейчас Стас осознал, ползая по месту ее последнего пристанища. Почему отпустил? Почему не поехал с ней? Должен был предвидеть! Никогда себе не простит, что не уберег!

Сейчас у него у самого вместо сердца зияет обугленная дыра. Перед глазами ее лицо, и не верит… не может смириться… Она жива… Вот сейчас выйдет из-за поворота и на шею ему бросится…

Потеря… до этого момента он не осознавал, сколько адской боли таится в этом слове. Все можно исправить, только смерть, она безжалостно забирает самое дорогое. И больше нет человека. Остались только сожаления. Что мало сделал. Мало любил. Драгоценное время на работу тратил, а ведь мог быть с ней. А теперь уже ничего никогда не будет.

Он распадался на атомы и молекулы, не в состоянии принять правду. Если до конца осознает… то он не выживет… Как теперь ложиться спать без нее? Как просыпаться и не видеть Тори, сладко посапывающую на подушке? Вроде бы он жив, а уже нет. Тори… его ласточка… почему так рано ее полет прервался…

От тела осталось… ничего… по сути… не осталось. Он не мог поверить, что эти останки – его Тори. Это не укладывалось в голове, было выше его восприятия. Сутки он провел на месте аварии. И ни его люди, ни врачи, ни полиция, не могли оттянуть Стаса.

Это не любовь… это нечто большее неподконтрольное. Когда ты срастаешься, живешь и дышишь одной женщиной. А когда ее теряешь, остается лишь боль, нечеловеческая, раздирающая плоть, разъедающая грудную клетку.

Неделю он корчился в агонии, его ломало, и ни на секунду не находил себе покоя. Он тихо сходил с ума. Очень тихо… потому что на этом свете остался якорь – их сыночек, который держал его своими крохотными ручонками крепко и не позволял упасть на дно безумия.

Стас старался проводить с сыном как можно больше времени. Только благодаря Дюше выжил. Смотрел в его личико и знал, что выстоит, выдержит любые удары, лишь бы сын был счастлив. Сейчас он должен любить его за двоих, стать опорой и поддержкой.

Дела отошли на третий, а то и десятый план. Был сын, он рос, и в его улыбке Стас видел Тори. Плод их любви, бесценное сокровище.

И если со временем внешне он смог наладить видимость жизни. То внутри царил ад. Стас не спал, не ощущал вкус еды, питался просто, чтобы были силы. А еще он так и не поверил. Возможно, если бы увидел тело… то разум бы как-то принял утрату. Но те останки… они не походили на человека. Он понимал, что это из разряда фантастики, что терзает сам себя, когда в очередной раз гнался на улице за женщиной, с криками «Тори!», а потом корчился от нового приступа сжигающей боли, когда незнакомка оборачивалась… и он видел чужое, незнакомое лицо.

Она мерещилась ему ежедневно, на улице, в торговых центрах, на работе и дома. А стоило только закрыть глаза, Стас видел тот день, и себя ползающим в осколках былого счастья.

Друзья говорили, что он уже и на человека перестал походить. У всех бывают утраты, но чтобы тихо превращаться в зомби… Надо найти другую… снять напряжение. Только Стас не хотел никого, не мог. Будто весь женский пол перестал разом для него существовать.

Он ходил к психологам. Сменил их с десяток. Нет, не просил избавить его от любви. Он хотел лишь дышать без разъедающей боли. Смотреть на мир, и не видеть ежесекундно ее лицо. Ничего не помогало… Только сын был его солнцем, ориентиром в беспросветной темноте. С Дюшкой он чувствовал вкус жизни, дурачился, смеялся, пропитывался светом. Но раны на сердце не заживали, они продолжали кровоточить, тосковать и ждать… невзирая ни на что ждать.