Весь оставшийся день я думал и пытался найти в себе смелость вернуться домой. Денег у меня с собой не было: я как-то даже не подумал захватить наличку, а на банковской карте в кошельке у меня были только ничтожные остатки того, что родители давали мне когда-то на карманные расходы. Словом, покупать в местном супермаркете я ничего не планировал и не имел к тому возможности. Всё, что мне нужно было сделать здесь — это отважиться выйти за дверь и дальше пробежать пару кварталов до своей девятиэтажки. Но сил на это в себе я не находил. Ставки были слишком высоки: я понимал, что, если за мной вдруг увяжется заражённый — вроде того чувака, которого я выманил из дворов гремящей кастрюлей — то шансы мои на выживание будут близки к нулю. Конечно, мне один раз уже удалось избежать смерти там, на школьном дворе, но то была просто колоссальная удача, и повторения чего-то подобного я совсем не хотел. В Радуге, в свою очередь, было безопасно. К тому же, тут были знакомые мне люди — уже не так тоскливо. Словом, я просто не мог отважиться на риск, вот и всё. Если бы мне представилась возможность по щелчку пальцев переместиться назад в свою квартиру, я бы так и сделал, но тут… Тут неизвестно, чем ещё дело закончится, а в Радуге — какая-никакая стабильность, понятность и комфорт, основа которого заключалась в ненадобности выходить куда-либо и ставить свою жизнь на кон в игре со взбалмошной судьбой. Забавно даже: так много слов использовал я для того, чтобы сказать, что я тупо струсил и побоялся выходить из Радуги и предпочёл остаться в неприятном мне месте, лишь бы не делать что-то опасное и не смотреть в глаза своим страхам. Но в этом отношении я, надо думать, не одинок: все мы до безумия любим себя и стремимся всячески обелить даже самые позорные и жалкие свои поступки.

В пять часов вечера я вписал своё имя в нашу общую импровизированную анкету для новоприбывших. На момент представив себя на врачебной комиссии в военкомате, я перечислил в этой анкете все свои заболевания, которые раньше освобождали меня от уроков физкультуры, а теперь, как я надеялся, освободят меня от перетаскивания тяжёлой ерунды и прочих такелажных работ, которыми занимался Юра, судя по его рассказам. В шесть вечера список был подан, и я ощутил наконец, что пути назад нет, и что я теперь прописался в Радуге всерьёз и надолго.

День 13

«Ты куда пропал?» — написала мне Ира утром.

Я тут же вспомнил, что давненько с ней не общался, и что она ещё не в курсе, что я сменил место дислокации. Я рассказал ей, что произошло в моей жизни за последние пару дней и спросил, как дела у неё. Она по-прежнему находилась дома и всё свободное время проводила в интернете, держа руку на пульсе происходящего. Ира жила близко к центру, и многое из того, про что писали оставшиеся в живых городские новостные порталы, могла видеть воочию. Например, из окон своих она видела толпы мертвецов, наводнившие тамошние кварталы и изначально, должно быть, сбежавшиеся на грохот выстрелов боевых машин. Военные квартал за кварталом зачищали центр города, но чем больше усердствовали, тем больше заражённых привлекали к себе — как из близлежащих районов, так и издалека, и работы у них становилось всё больше, а люди, жившие по соседству, и вовсе теряли всякую возможность выйти за пределы своих домов и жилых комплексов. Вокруг дома Иры, по её словам, сгрудилось какое-то нереальное количество зомби, и выход наружу ей и её матери с отцом был заказан. Однако, в общем-то, они по этому поводу не горевали. Да, немного сходили с ума от затворничества, как и все в эти непростые времена, но, всё же, ресурсов у них было достаточно на ещё долгое и долгое время автономного существования.

На первый взгляд может показаться, что на Иру и на её судьбу мне было в некоторой степени всё равно. Я редко писал ей и мог спокойно прожить целый день без того, чтобы чиркнуть ей пару строк и справиться о её самочувствии. Обычно, как я слышал, девушки интерпретируют это как знак безразличия. Но нет: я любил её, ценил и дорожил ею, и уж конечно интересовался её положением. Просто я не видел смысла в том, чтобы спрашивать у неё что-то вроде «как дела?» каждый час. Ну сказала она один раз, что всё у неё супер, да к тому же она дома, за кирпичными стенами, с родителями — зачем в таком случае суетиться и переживать? Ясно же, что у неё всё клёво и так, и что от того, что я спрошу об этом сто раз вместо одного, ни лучше, ни хуже не сделается. Почему отношения с девушками — это будто бы всегда война за её расположение, на которой каждый божий день ты должен доказывать ей, что и сегодня ты испытываешь к ней такие же тёплые чувства, как и вчера? Почему нельзя один раз проговорить это, и всё? Почему постоянно нужны какие-то знаки того, что я волнуюсь, я забочусь, мне не всё равно? Странное дело, всё же.

Поразмыслить над этими и многими другими вопросами у меня не оказалось времени. Пока я переписывался с Ирой, настало время обеда, во время которого которого полицейский подошёл к нашему столу и поставил нам — новоприбывшим — наши первые задачи. Ангелина вверялась в распоряжение своей матери, и квесты ей должна была выдавать она, исходя из того, чем ей самой нужно было заниматься. Аркадия приняли в банду Юры, его отца и ещё нескольких человек, занимавшихся постройкой многоуровневых баррикад на всех входах и уязвимых местах первых этажей. Мне же выпала честь стать вахтёром и нести дозорную службу на крыше, сменяя от случая к случаю тамошних завсегдатаев, с которыми мне сегодня предстояло познакомиться. Они-то — там, наверху — и должны были ввести меня в курс дела. Я был рад уже тому, что меня не подрядили таскать тяжести или делать что-то непостижимо сложное. После обеда я отправился на крышу, чтобы познакомиться с ребятами.

Ребят звали Лёха и Тоха, и выглядели они, сидящие за раскладным столом и играющие в карты, так же органично, как и их имена, написанные через запятую. Мне показалось, что они не очень-то были рады компании. Так или иначе, я объяснил, что меня сюда отправил полицейский, и что я должен находиться здесь и нести вахту, хотя сам предпочёл бы сейчас оказаться дома и играть в видеоигры. Они рассказали, в чём состоит суть их службы:

— Просто смотри по сторонам и всё. «Гляди в оба», как в фильмах говорят. Постоянно считай мертвецов, которых видишь неподалёку. Считай, определяй по компасу стороны света и докладывай, когда надо, мол, к северу четверо, к югу — пять, и так далее, — начал объяснять Лёха.

— Да, типа того. Это надо, чтобы всегда быть в курсе, чё происходит вокруг. Ну и вести себя нужно тихо — это ясно. Чтоб не сбежались кто попало. А, ну и если кто-то живой придёт — сразу по рации сообщаешь вниз, мол, идут свои, быть готовыми, — дополнил Тоха.

— И часто живые приходят? — спросил я.

— Ну, последними вы были вроде. А так — да, иногда приходят чисто так, закупиться по мелочи. Мы их впускаем, мент им магаз открывает, они всё чё надо покупают и уходят. Так много раз было. В основном, люди не задерживаются и идут назад к себе. Иногда — возвращаются, типа чтоб ещё раз чё-то прикупить. Магазов-то больше нормальных кругом нет: все либо вынесли, либо там конченные всякие сидят и стригут по десятку косарей тупо за вход. У нас тут оно как-то по-людски в этом смысле.

— Ага, — подтвердил Лёха, — Это пока мент всё держит, и пока шпана огнестрелом не разжилась.

— Ой, не нагнетай, ну! Всё ништяк же.

— Ага. Те типы чё тогда, просто так приходили? Стопудов разнюхивали, смотрели, чё-кого, кто тут есть вообще, где зайти, чё вынести.

— Да ну пришли и ушли, чё теперь? Вернутся — разберёмся поди, чё зря тему мусолить?

— Не знаю, братуха, тревожная ситуация какая-то была просто.

— Это вы про что? — вмешался я, — Что за типы приходили?