Но что-то извне настойчиво требовало его вмешательства, а потому проваливаться в спасающее небытие было по меньшей мере безответственно. Да и его внутреннее естество никто не отменял, а оно посильнее любого человечьего чувства долга будет. Не зря ведь его ажно с того света вытянуло, видать, действительно помощь нужна. Посему Акакий несколько раз с усилием сделал вдох и выдох, мысленно уговаривая себя, что предаваться болезненным думам о прошлом недосуг. Не без труда, но ему всё же удалось отодвинуть гнетущие воспоминания в дальний угол и заставить судорожно сжавшееся сердце вернуться в обычный ритм. Убедившись, что душевное равновесие худо-бедно восстановлено, а сам он уже пришёл в более естественное для домового деловито-практичное состояние, Акакий сосредоточился на изучении настоящего.

Обстановка в буквальном смысле его ужаснула. Каменные стены на первый взгляд навели Акакия на мысль о пещере, – «Погорельцы?». Но, присмотревшись внимательнее, увидел, что стены были явно не природного происхождения. Необработанные, но прямые, они состояли из больших серых каменных блоков, составленных друг на друга, – таких же, как торчащий из земляного пола, о который он запнулся. Куча спиленных сухих яблоневых веток в одном углу; грабли, вилы, лопаты в беспорядке прислонённые друг к другу в другом; вдоль длинной стены множество полок, на которых ровными рядами стоит целое богатство, – больше двух десятков трёхлитровых стеклянных банок, но при этом сильно запылённых и явно давно неиспользовавшихся; рабочий верстак с выдвижными ящиками с инструментами, на котором тут же кучей лежали изрядно поношенные рукавицы; несколько грязных и потрёпанных жизнью вёдер, в беспорядке расставленных то тут, то там; и, наконец, в довершение всей этой неприглядной картины, огромное пятно толстой белёсой плесени на некогда красивом персидском ковре, лежащем прямо здесь же, на земле, в противоположной от двери половине помещения.

– Да что же это такое! – разглядев это невозможно непостижимое пятно, он в ужасе всплеснул руками, неудачно переступил ногами, потерял равновесие и, чуть не свалившись с табурета, сел на пятую точку, отчего младенец радостно загулил и замахал руками. И в этот момент Акакий вдруг понял главное и самое страшное, – а именно, что и печи, непременного атрибута любого нормального дома, здесь нет. Рассудительность оставила его, уступив место почти настоящей истерике. Спрыгнув с табурета, он, в приступе паники, не обращая внимания на то, что обеими руками дерёт себя за седые волосы, свисающие паклей, начал быстро ковылять вдоль стен по кругу, тихонечко подвывая и повторяя: «Неужто опять?..», – и заглядывая во все углы и щели, словно пытаясь найти случайно незамеченную ранее печь. Находя вместо этого всё больше и больше признаков запустения и нежилого быта, он всё сильнее погружался в отчаяние, пока наконец в изнеможении не сел на пол под верстак и тихонько по-стариковски заплакал, вытирая рукавами слезы.

Почувствовав неладное, ребёнок снова захныкал, и Акакий, опять забравшись на стул, вновь принялся укачивать его, шмыгая носом и размышляя о своём невесёлом положении.

Где-то сбоку послышалось:

– Ну, здравствуй, суседко!

– И вам не хворать, – пытаясь незаметно стереть рукавом остатки мокроты на морщинистой щеке и оборачиваясь на голос, недружелюбно и насупленно буркнул Акакий. Не переставая покачивать колыбель, он молча исподлобья изучал прибывшего. Дворовых, а это был он, Акакий, как и любой уважающий себя домовой, не любил. «Только этаких гостей мне ещё тут не хватало», – недовольно подумал Акакий.

Домовые с дворовыми испокон веков не ладили, уж слишком разными они были. Вечные выдумщики и пакостники, шебутные дворовые постоянно подтрунивали над серьёзными и всегда обстоятельными домовыми, обижаясь, что те, в свою очередь, никогда не относились к ним всерьёз и считали оболтусами и лоботрясами. И уж точно Акакий был сейчас не в настроении обмениваться колкостями со своим извечным недругом. «Буду держать себя в руках и поскорей спроважу непрошеного гостя подальше, некогда мне тут любезностями обмениваться», – про себя решил он.

Дворовой был довольно моложав, веков пять, не больше. Держался степенно, и быстро уходить явно не собирался. Темно-пегие волосы были прибраны в хвост, на голове немного набок сидела плотная льняная шапка с отворотом. Глаза смотрели спокойно, внимательно и строго, прямо, без следа прищура или столь типичной для их народца издёвки.

– А мы уж тебя заждались. Думали, не объявишься. Давно пора! Третий десяток почитай уж как дом да без хозяина-то… – спокойно, и, казалось бы, вовсе не вредно, проговорил он. – Такой ладный дом, да без хозяина, – негоже.

Это, с виду безобидное замечание, стало последней каплей для измученного невесёлыми мыслями домового. Плотина негодования подмяла под себя остатки выдержки и хрупкий оплот едва восстановленного равновесия, и, несмотря на только что данное самому себе обещание не поддаваться на провокации, Акакий сорвался.

– Ла-а-а-адный?!! – яростным шёпотом взвился он, – Да ты надо мной, что ль, издеваться вздумал, ирод?!! Как землянка какая! Ни скамьи, ни стола, ни палатей! А грязища! Да сараюшка не прибрана, – и та приличнее смотрится! Хоть сколь-нибудь захудалой печи-мазанки не соизволили поставить!.. В такой хате и собаку поселить стыдоба, а они дитё разместить вздумали!.. А мать-то, мать! Младенчик ревёт-заливается, а она где?!.

– Да ты погоди, погоди, причитать-то, – сконфуженно проговорил гость… – с работы ей позвонили, за домом ругается, не слышит поди, вот и не подходит. Который месяц уж, как в отпуске с дитём, а все никак отстать не могут – вздохнул он, – Тьфу ты ну-ты! Прям как крепостная, – с досадой закончил новый знакомец.

– С какой такой работы? Это с покоса, что ли, да колокольцем позвонили? – язвительно проговорил Акакий, про себя подумав, точно ли всё в порядке с головой у нового знакомца.

– Да сколько ж ты спал-то, что таких простых вещей не знаешь? – изумлённо протянул дворовой.