Книга Минувшего... судьбы мира открывались перед глазами дона Рэбы. Строка на царство, абзац на империю, страница на эру, и листались эти страницы одна за одной.

Будем как боги, рекли они...

Епископ зажал голову в тиски ладоней и стал читать заклинание. Надевать душу гения злодейства было противно, снимать будет больно, но как без маски средневекового монстра выжить в эти зверские, преступные времена, которые требуют каждый день целоваться на пирах с продажными прохвостами, ежечасно пожимать руки убийц, без конца покупать, губить за гроши невинные души, и нет ни минуты, чтобы вырваться из этого безумного, кровавого хоровода...

...не сыскать тех следов вовек.

Вцепившись в железные прутья, стоял он у окна. Его трясло, а с глаз сползала пелена.

Один. Господи, всегда один... Десять лет каторжных трудов и хоть бы один-единственный понимающий взгляд. Для кого-то - исчадие ада, для большинства - удачливый подлец, а на самом деле - просто человек, взявший на себя труд подумать на тысячу лет вперед. И ведь никто доброго слова не скажет, никто пальцем не пошевельнет, чтобы помочь. Все ослеплены: кто злобой, кто жадностью, кто пустыми мечтами. Вокруг или слепые, покорные овцы, или умелые, чересчур умелые рыжие облазы, эти мастера грязных дел, либо презрительно кривящие тонкие губы неумехи-доны, либо головорезы, а нужны работники, умелые, ловкие, честные работники, способные вычистить эти конюшни. Работы ведь на века!

Мечтателей в работники... эх, размечтался! Будут они тебе пачкаться. Время видите ли для них не то! Да для них любое время не то, так как все времена одинаковы. Они прибыли в Арканар наблюдать, анализировать, смотреть как на их глазах режут, насилуют мирный люд и при этом раздавать всем нравственные оценки. Пойти в политику? Фи, боже упаси. Не для благородных донов это неблагородное дело. Да, неблагородное. Политика вообще не благородное дело. Потому что нельзя быть благородным за чужой счет. ДляМечтателей все просто: есть звериное средневековье и есть он, рыцарь на белом жеребце. А вот забрось такого рыцаря в Средние века, да в одиночку, да срок ему дай лет эдак двадцать-тридцать. Каково тогда будет этому рыцарю-наблюдателю с видеокамерой во лбу? Без поддержки. Без возможности вырваться из страшного кровавого кошмара и ускользнуть в свой уютный диванный мирок. Как он себя поведет? Вот в чем вопрос!

Пойманную в чистом поле птичку швырнули в клетку. Птичка возмущенно чирикнула - никто не обратил внимания, лететь - не дают прутья, и тогда она в ужасе начинает биться в ненавистное железо, пока не выбьется из сил. А ведь затосковала бы птичка. Пожалуй, дажеи сдохла бы. А впрочем, кто знает! Потребности молодого тела могут взять свое, глядишь, и вот уже птичка нашла свою кормушку, и только по тоскливому взгляду и отличишь ее от других, рожденных в неволе пернатых. В том-то все и дело, что психология этих прогрессоров - совершенно темный лес. Святой Мика! Разобраться в ней гораздо сложнее, чем в психологии негуманоидных цивилизаций. Конечно, прежде всего Румата стал бы искать здешних мечтателей. И конечно, самый чистый здешний мечтатель показался бы ему слишком хищным, жадным и совершенно непригодным для его дела ворюгой.Да, весьма вероятно, что и спился бы Румата с тоски подобно многим его друзьям из книгочеев.

А может быть, не все так страшно? Огляделся бы, прикинул бы, что к чему и поступил бы мелким чиновником, каким-нибудь писарем в одно из учреждений Святого Ордена. Ведь были же у него какие-то увлечения, способные стать здесь смыслом всей его жизни. Например, писал же Румата Эсторский стихи, и стихи неплохие. Как там ... красное-черное? Крестики-нолики? Ах да, быть или не быть! Вот и стал бы он сочинять какие-нибудь вымышленные сюжеты, сказки, дабы убежать от дремучей действительности. Дети бы его полюбили, у него все есть для этого. И стал бы он уходить с ребятами в праздничные дни куда-нибудь подальше от города, на берег красивого озера, и внимали бы еще чистые души его волшебным историям. Но чтобы он делал со своей чудовищной гордыней? Непонятно.

Слабость в ногах прошла, дон Рэба вновь склонился над сундуком. Хранящимся в нем оружием можно было запросто сокрушить пяток царств средних размеров, но, слава богу, его работа в Арканаре несводилась к тому, чтобы отдать здешний мир на растерзание рыжим стервятникам. Поэтому он и выгребал из сундука средство более сильное, чем любое оружие.

Карманы набиты соанскими сладостями - теперь все готово. Он повернулся к стрельчатым окнам.

Над черепичными крышами свинцовое небо, серыми полотнищами провисающее между шпилями церквей. Площадь с прилегающими улочками пятерней распласталась далеко внизу. Воркованье голубей. Редкие черные фигурки прохожих. Опять, опять в дорогу, и не видно конца этому пути.

Внезапно он понял по какой причине вел нескончаемый спор с Мечтателями и с какой стати они и люди-боги столь опасно сошлись в его душе. Во всем мире существовала одна-единственная роль, требующая столь весомого нравственного превосходства и такой крепкой, лишенной любых сомнений руки.

Это была роль палача.

Глава 4

– Какой дар всевышнего самый ценный, дети мои? Что помогает человеку спокойно претерпевать печали земной юдоли, смиряет его бесовскую гордыню,заставляет прощать обидевших его, повиноваться властям земным и любить силы небесные? Кто ответит, дети мои?

Епископ сделал паузу, внимательно изучая лицастаршеклассников, лучших учеников Патриотической школы, специально собранных на его последний урок. Глуповатые, восторженные, хитрющие, взволнованные мордахи - ничего особенного, но как трудно ему бы здесь пришлось без этих живых лиц.

– Что скажешь, сын мой Фатий?

Поднялся толстощекий недоросль, сладко размечтавшийся на задней скамье то ли о близком ужине, то ли о задастой белокурой дочке булочника с соседней улицы. К нему тут же повернулся чернявый парнишка с невинно-бесовскими глазищами и беззвучно зашевелил губами. Фатий проморгался, звучно высморкался в рукав, ткнул чернявому в рожу здоровенную фигу и, теленком уставившись епископу в глаза, только вздохнул вместо ответа.