И Володя медленно жевал аджиль — фисташки, изюм и жареный горох и пил зеленый чай.

— Ва куллю гариб лильгариби насиб, — негромко, словно про себя, по-арабски сказал мулло Махмуд.

Володя насторожился. Это были известные стихи доисламского поэта Имру л-Кайса и обозначали они, что «всякий чужой для чужого родной». Сейчас в этих словах Володе почему-то послышалось что-то неприятное и угрожающее. Но он не удержался от того, чтобы не подчеркнуть своего знания стихов этого поэта, и сказал:

— Имру л-Кайс?

— Так, — подтвердил мулло Махмуд. — И вдруг спросил: — Вы с Давлятом Шариповым хорошо знакомы?

— Хорошо, — ответил Володя. — Мы с ним часто встречались… в одном доме.

— И вам нравится этот дом? — странно усмехнулся мулло.

— Нравится. Очень нравится, — повторил Володя, ожидая дальнейших расспросов, но мулло помолчал, а затем сказал неожиданно, тихо и медленно:

— Я хочу сделать вам один подарок. Я хочу, чтобы ценный предмет, полученный мною во зло, вы обратили в добро.

Он встал, вышел в переднюю комнату и вскоре вернулся оттуда с чем-то свернутым в трубку. Предчувствуя что-то особенно неожиданное и важное, Володя развернул пергамент и увидел перед собой лист куфического корана первого века хиджры. Он знал, что экземпляры такого корана насчитываются единицами во всем мире. Впервые в жизни он держал в руках этот большой лист пергамента с типичным старинным куфическим шрифтом. Наклон верхушек букв направо говорил о глубокой древности пергамента, о том, что он относится примерно к концу восьмого века, а в крайнем случае к началу девятого.

— Воистину, в ваших руках снова сверкает бесценное сокровище, — по-арабски сказал Володя. — Я не вправе принять такой подарок… Но был бы очень вам признателен, если бы вы поведали мне о его происхождении.

— Именно за этим я вас и пригласил, — странно усмехнулся мулло. — Этот пергамент не подделка. Это подлинник. И принадлежал он прежде Британскому музею.

— Вот уж действительно «и книги имеют свою судьбу»! — воскликнул огорошенный Володя. — Каким же образом попал этот лист из Англии в Таджикистан?

— Не удивляйтесь, — сказал мулло Махмуд. — Я сам его привез. Я не таджик. Я англичанин. Я сотрудник английской разведки. Я хочу, чтобы вы это знали.

Володя молчал. Он сидел на полу против мулло Махмуда, красный, потный, с выпученными глазами.

— Я ничего не понимаю, — сказал он наконец. — Вы не шутите? — Он надул щеки и поправил очки.

— Этим не шутят.

— И вы думаете, — сказал Володя по-русски, — что я буду молчать?.. Что я об этом никому не скажу? — все более волнуясь, перешел он на таджикский. — И поэтому подарили мне монету, а теперь лист куфического корана?..

— Нет. Я знаю, что ваша служба не позволит вам молчать.

— При чем здесь служба? И почему вообще вы сказали об этом мне? Вам нужно в милицию…

— И без милиции будет сделано все, что нужно. Сюда недаром приехал ваш коллега Шарипов.

— Вы ошиблись, — сказал Володя. — Я не работаю в разведке. И Шарипов, сколько мне известно, тоже. Он просто военный. Но должен вам сказать, что никогда не видел в лицо живого шпиона. И представлял себе их совсем другими. И мне очень жалко, что им оказались вы.

— Я не худший из них, — усмехнулся мулло Махмуд.

— Это неважно, — ответил Володя.

— Да, вы правы, это теперь не важно. Но этот лист корана вы все-таки возьмите себе. На память.

— Нет, — сказал Володя. — Мне это будет неприятно.

— Воля ваша… Что ж, в таком случае пойдем вместе к Шарипову? Или я подожду, пока вы его приведете сюда?

— Да, пойдем вместе, — сказал Володя, вставая с пола.

Многоцветные горы, смятые тектоническими движениями в причудливые складки, высились со всех сторон. Кое-где вверх по склонам карабкались корявая арча и кусты жимолости.

Дорога вилась в каменном ущелье, поднимаясь все выше и выше. Время от времени звонкое цоканье подков о камни сменялось глухим звуком. Конь попадал ногой на панцирь черепахи, которых тут, в ущелье, было очень много.