— Мы с вами одинаково смотрим на этот вопрос, — скажет она.

Затем они вместе выйдут из кафе, и окажется, что у нее сегодня свободный день и она согласна показать ему город и его исторические памятники. И они пойдут по городу, а затем в кино. И после кино он ее проводит к дому и задержит при прощании ее руку в своей. И спросит:

— Если я вам напишу письмо, вы мне ответите?

— Я обязательно вам отвечу, — скажет она.

— Семьдесят три, — скажет Гриша на прощание.

— Что это значит? — заинтересуется она.

— Это международный радиокод. А что это значит, я вам расскажу при следующей встрече.

И они расстанутся. В следующую увольнительную он снова обязательно с ней встретится. Затем она приедет в их клуб по его приглашению, как раз, когда он будет выступать на вечере самодеятельности. Читать стихи Маяковского о советском паспорте. Они еще больше подружатся, полюбят друг друга, и она даст слово ждать его, пока он не вернется из армии.

Но может быть, и вообще не стоит увольняться из армии? Он поступит в училище и станет офицером, а она поедет с ним. Он будет служить в радиолокационной части, расположенной далеко, у самой границы, а она будет учить детей в местной школе. Он будет помогать ей в хозяйстве. Он никогда не будет стесняться помочь ей помыть полы или посуду или приготовить обед. Офицерской чести он этим не уронит. Наоборот, офицерскую честь роняет тот, кто не помогает своей жене и ссорится с ней на людях. А когда заходящее солнце бросит на землю свои прощальные лучи, они будут вместе садиться за стол и учить английский язык.

Гриша доел мороженое. Она не приходила. Он расплатился и вышел на улицу.

Грише очень нравилось отдавать честь встречным военным. Он считал это замечательным обычаем. И, поднося руку к козырьку, он каждый раз невольно улыбался, и улыбались ему в ответ встреченные им прохожие, и хмурились лейтенанты — улыбка при приветствии не предусмотрена уставом.

Его остановил немолодой человек в синем суконном пиджаке, клетчатой рубашке и новенькой кепке с маленьким козырьком, которая очень не шла его усталому, озабоченному лицу.

— Скажите, товарищ старший сержант, — спросил человек, — чи не знаете вы, в каком месте расположена военная часть почтовый ящик 5763?

Это был номер части, в которой служил Гриша.

— Я не могу вам этого сказать, — поколебавшись, ответил старший сержант. — Тут близко военный комендант — зайдите в комендатуру, и вам там точно укажут.

Гришу не раз удивляло, почему перед отпуском в город солдат постоянно предупреждали, чтоб они никому не говорили, в какой части служат и где она находится, хотя любой мальчишка в городе знал, где их часть. Но приказ есть приказ, как говорил старший лейтенант Федоров.

— Сын у меня заболел, — сказал человек в суконном пиджаке. — Первый год служит, и что-то такое у него с ногами. Не писал, не писал, а потом на тебе — болен. И жинка в одну душу — поезжай да поезжай. Так я самолетом — за пять часов с Москвы. Как с нашего села в область автобусом.

— А вы откуда?

— С Украины. С Полтавщины.

— Пойдемте, я покажу вам, где комендант, — предложил Гриша, переходя на украинский язык.

— А вы откуда?

— С Винничины. Из села Чернятка — может, слышали?

— Земляк, значит… Нет, не слышал. Украина большая.

— Это верно, — подтвердил Гриша. — А какая фамилия вашего сына?

— Такая же, как моя. Коваленко. Григорий Коваленко.

Нет, Гриша не встречал такого солдата. Их часть тоже была большой.

Они медленно шагали по улице; Гриша не забывал подносить руку к козырьку при встрече со всяким военным старше его в звании и с удовольствием разговаривал на своем родном, плавном и мягком, певучем украинском языке.

— Это вы напрасно так беспокоитесь, — говорил он. — Не стоило и приезжать. У нас тут замечательная военная медицина, и с сыном вашим будет все вполне благополучно.

— Мать волнуется, — отвечал Коваленко. — Жена моя, значит. Один он у нас. Один сын как один глаз.

Он не говорил о том, как встревожен он сам, как любит сына, как ждет с ним встречи и страшится ее, но Гриша все это понял по тому, как дрожал голос Коваленко, когда говорил он о сыне, как хмурились брови и дергались губы. И хоть сын Коваленко был солдатом-первогодком и заболел чем-то таким, а Грише Кинько было присвоено звание старшего сержанта и он получил благодарность командования, а он, Гриша, поменялся бы с этим сыном и званием и благодарностью, лишь бы иметь такого отца.

Гриша не помнил своего отца. Погиб на фронте. И мать умерла, когда он ходил в седьмой класс. А человеку нужен отец, думал Гриша. Нужен отец, чтоб он вот так волновался и скрывал это, если с тобой что-либо случилось, и мать, чтобы послать отца к сыну за тысячу километров.

Вспомнились Грише его Украина и степи Украины. Ровная, широкая, благодатная земля — такая любимая, что горло сжимает, когда вспомнишь, как по дозревающим хлебам прокатит волны ветер, как обдаст лицо горячим воздухом, насыщенным медвяным, чуть горьковатым запахом цветущей желтой сурепы, розовой повители и перистой полыни… Вдоль Буга — цепочкой курганы — могилы казачьи, а вот и скрытая в густых вишневых садах Чернятка с белыми — самыми белыми в мире! — стенами хат. Из далеких и близких сел приезжают сюда за белой глиной, которую копают здесь в глубоких колодцах, — в Китае называют эту сверкающую снежной белизной глину каолином, а на Винничине — «черняткой», по имени села. Четыре раза на год мать белила хату.