— Да, — сказал Ибрагимов, — это действительно может получиться. Могут подумать…

«Неужели и я в его возрасте был таким же чистым, добрым и глупым? — думал Ибрагимов, живо и занимательно рассказывая Грише, как переделать схему такого телевизора, когда душанбинская студия начнет программу цветного телевидения. — Нет, в его годы я уже чувствовал себя старожилом в Америке».

Он вспомнил, как плакала его мать, когда отец, иранский адвокат и хозяин юридической фирмы, направил его, шестнадцатилетнего мальчика, в 1944 году в Соединенные Штаты. Учиться коммерции. Его отец — образованный властный человек — собирался вложить свои деньги в торговлю в Иране американскими автомашинами, и сын его должен был получить соответствующую подготовку и завести необходимые знакомства.

Еще в колледже Сандро Алави — так его звали в самом деле — понял, что главное и в коммерции и в жизни — не знания, не расчет, а обаяние. Обаятельный человек может достигнуть всего на свете. Он добьется такой выгоды в торговой сделке, какой никогда не достигнет даже самый настойчивый и целеустремленный коммерсант, он продаст то, чего покупатель не взял бы ни у кого другого, ему сойдет с рук такой поступок, который вызовет величайшие осложнения у всякого другого человека.

Это обаяние его и погубило. И спасло.

Он проходил практику в крупной фирме, занимающейся продажей подержанных автомобилей. Он работал там в рекламном отделе. Случилось так, что он познакомился с женой шестидесятилетнего владельца фирмы Армстронга — тридцатилетней Аннет. Уже тогда, как, впрочем, и впоследствии, обаяние его действовало безотказно. Но Армстронг оказался человеком ревнивым. Он застал Сандро в собственной спальне с собственной женой. Армстронг дважды успел выстрелить из пистолета, перед тем как Сандро успокоил его ударом по голове полупустой бутылкой сладкого и липкого ванильного ликера, который так нравился Аннет.

Он до сих пор не понимал, за каким чертом старику понадобилось стрелять из стартового пистолета, служившего игрушкой внуку Армстронга от сына первой жены. Бутылка была, несомненно, более опасным оружием, и старик не вынес ее удара.

Сандро был арестован. На следствии он не смог доказать, что ударил Армстронга с целью самообороны. Какая же самооборона, если из таких пистолетов на задворках любого дома непрерывно палили мальчишки, игравшие в гангстеров и войну.

Убийство Армстронга вызвало большой скандал, основательно к тому же раздутый газетами. Сандро Алави грозило двенадцать лет каторжных работ.

И тут-то ему повезло. К нему в камеру в сопровождении начальника тюрьмы вошел человек, словно служивший моделью художникам для изображения сенаторов. У него были совершенно седые волосы, совершенно черные брови, костюм от дорогого портного — в общем большой босс. Как вскоре узнал Сандро, это и в самом деле был большой босс — Уильям Питс, один из деятелей Центрального разведывательного управления. Жестом руки Питс отправил начальника тюрьмы, внимательно посмотрел на Сандро, по-видимому, остался недоволен, повернул к двери, но вдруг задержался и спросил:

— Ты что, паренек, не умеешь отличить стартового пистолета от настоящего?

Сандро придал своей подвижной физиономии то выражение, какое сам про себя он называл «номер один» — самое неотразимое; он понимал, что именно в эту минуту может решиться его судьба, хотя еще не знал как, и весело ответил:

— Легко отличаю. Но только в тех случаях, когда из него стреляю я, а не в меня.

Питса «номер один» проняло. Он улыбнулся в ответ.

— И ты хочешь научиться стрелять?

— Очень хочу.

— Ну что ж… Хоть ты и не слишком подходишь под мерку… Но попробуем…

Он думал, что его освободят в тот же день, но его еще с неделю продержали в тюрьме, а потом состоялся суд, где с соблюдением всех правовых норм было несомненно доказано, что Армстронга он ударил с целью защиты не столько собственной жизни, сколько жизни несчастной Аннет, что в спальню к ней он попал лишь затем, чтобы вручить ей пригласительный билет на концерт только входившего тогда в моду Адамса, и что он никак не мог знать, что пистолет этот был стартовый.

Вскоре он был направлен в разведывательную школу. Он не жалел, что так неожиданно переменилась его профессия. Ему новое дело нравилось.

Внешне он мало походил на людей того типа, каких обычно вербовали в эту школу, — незаметных, ничем не выделяющихся из массы, способных словно растворяться среди окружающих. Нет, его неправильное лицо отличалось броской мужской красотой, речь — темпераментом, одежда — модным покроем, он был весел и общителен.

Он был убежден, что серый, неприметный, осторожный агент как тип пользуется такой известностью, что обратит на себя большее внимание, чем человек яркий, уверенный в себе, выделяющийся из массы.