Плоское днище въехало на песчаную отмель и паромщики одновременно вогнали вёсла в песок, останавливая плот.

Оказавшись на берегу, вороной скосил взгляд на паром и коротко, презрительно заржал. Я поняла, что он хочет сказать. И одним движением вскочила в седло.

— Да, Ветер, ты поскачешь гораздо быстрее, — шепнула я, склоняясь к гриве. — Вперёд!

Я никогда не видел красного солнца. Если честно, то мне никогда и не хотелось его увидеть. Люди говорят, что оно есть — наверное, это правда. Но только я-то не человек, а, значит, мой удел — синий свет Меара. На пустые мечты у меня не хватает ни времени, ни духу.

Иногда мне кажется, что я — трус. Потому что страх не оставляет меня ни на секунду вот уже двадцать третий круг. По большому счёту непонятно вообще — почему я до сих пор жив? Девяносто оборотней из ста умирают после первого же дня своей жизни, ибо трудно скрыть зверёныша в детской колыбели, а пощады нам люди не дают. Из оставшейся десятки девять находят смерть в течение недели, если мать всё-таки решается спасти роковое дитя. Тогда Чистые братья убивают и мать. Уцелевший редко когда доживает до круга, если только кто-нибудь из знати не решит завести диковинку у себя в замке… Но и там оборотням не жизнь, ведь как бы жёстко вельможа не правил в своём домене, случайный нож, десяток дюжих стражников с пиками или яд придворного алхимика в пище уделают и самого оберегаемого.

Тем не менее некоторым из нас удаётся даже повзрослеть. Но однажды на такого ополчается весь город, и охоту на оборотня помнят потом ещё очень долго. Кончается охота всегда одинаково — кровью и огнём. Цветом нашей свободы: багровым оком Четтана, алым пламенем и алой кровью. Я дважды видел такую охоту — двенадцать кругов назад в Лиспенсе и семь кругов назад — в Гурунаре. До сих пор стынет в жилах моя проклятая нечистая кровь, едва я вспомню глаза затравленных парней перед тем, как толпа раздирала их в клочья… До сих пор я удивляюсь, как у меня хватило выдержки не броситься прочь, расталкивая разгорячённых погоней людей и воя от ужаса.

От ужаса быть узнанным.

Получается, что я — счастливчик. Я выжил, и скоро мне исполнится двадцать три круга. Я единственный, кто уцелел после резни в Храггах. И я до сих пор не узнан людьми… Впрочем, это дорого мне обходится. Никогда я не жил на одном месте дольше, чем круг-полтора. Я уже не помню всех своих имён и прозвищ — сейчас соседи меня зовут Одинец, а сам я считаю себя Мораном. До Дренгерта я жил в Плиглексе, там я прозывался Талгормом, для соседей — Молчуном.

Я ведь не могу позволить себе роскоши подружиться с соседями… От этого тоже хочется выть, потому что я всегда наедине со своими страхами и своим одиночеством — наследием, данным мне родителями-зверьми. Которых я, кстати, совершенно не помню.

Потом мне рассказали в Храггах — тайной деревне, где жили только вулхи-оборотни — что однажды утром обнаружили меня в одном из домов. Хозяева, здоровенный усатый дядька по имени Жош и его жена Накуста, добрейшие люди, каких я когда либо знал, сразу стали относиться ко мне, как к сыну. Ну, я сказал — люди, но понятно, что они были оборотнями. Как и я. Наверное, настоящие родители, увидев, что едва взошёл Четтан, младенец в люльке превратился в волчонка, отнесли меня в лес. А взрослые вулхи подобрали меня и увели в свою деревню. Мораном меня назвала Накуста. Она с улыбкой рассказывала, с каким удивлением они с Жошем рассматривали щенячьи следы у дома в самый первый синий день. А потом нашли меня в доме — сладко спящим под лавкой, на мохнатой шкуре истинного вулха.

Каждый оборотень страдает от вынужденного беспамятства. У нас ведь, по сути, отобрана половина жизни, да и ту половину, что остаётся, жизнью можно назвать лишь спьяну. Разве это жизнь — вечные прятки и вечный страх?

Однако, что-то я размяк.

В тот день я был угрюм с утра, потому что сосед, увидев меня, радостно сообщил, что в пригородной деревушке затравили молодого вулха. Радости мне это не добавило, в Дренгерте я провёл уже достаточно времени, и именно тогда впервые серьёзно задумался о переезде в какой-нибудь другой город. Дело было привычное, я прекрасно представлял, что нужно ещё будет основательно готовиться. А главное — выдумать серьёзный повод. Потому что переезд без повода, да ещё вскоре после охоты на вулха тут же заставит задуматься Чистых братьев, а им только дай повод задуматься. Хмуро выслушав соседа, я побрёл в таверну «Маленькая карса». Место ещё то, скажу я вам, но там всегда подавали прекрасное пиво, а для меня это много значит. В общем, жую оленину, пью чёрное, и размышляю о своей скотской жизни.

Старик возник будто из воздуха, но нельзя сказать, что он застиг меня врасплох.

— Привет, Талгорм. Привет, Молчун.

Я вздрогнул. Так звали меня раньше, в Дренгерте же я успел привыкнуть к прозвищу Одинец.

Старик противно хихикнул и добавил:

— Привет, Одинец…

Он знал и нынешнее моё имя. Вообще, он подозрительно много обо мне знал. Скажу честно, в первую же секунду у меня возник соблазн втихую заколоть его, облить пивом и оставить за столом в позе захмелевшего гуляки. Но что-то подсказало мне — это лишь отсрочило бы неприятности.

— Меня зовут Лю-чародей. Слыхал, наверное?

— Нет, — мрачно ответил я, сомкнув пальцы на рукояти кинжала. Кинжал я всегда прятал под плащом, а плащ вне дома никогда не снимал. Даже в жару.

— Жаль. Тогда мой рассказ был бы короче.

Я молчал.

— Гадаешь, что мне от тебя нужно, так ведь, Моран? Да отпусти ты ножик свой, не уподобляйся кретину, который режет курицу с золотыми перьями…

Я безмолвно оставил нож и демонстративно положил обе руки на стол. Впрочем, это не помешало бы мне воспользоваться ножом гораздо быстрее, чем мог бы предположить любой противник.