— А давай я тебя немного накрашу, а, госпожа? — терпеливо повторила девушка.

— Я сама, — вздохнула женщина, беря из коробочки в ее руках тонкую угольную палочку.

Лиа тут же кинулась в сторону, чтобы поднести ей зеркало, и Анифа четкими, не потерявшим сноровки движениями подвела глаза, а после нанесла алую краску на губы и румяна — на скулы. Ее бледное лицо благодаря этому мгновенно расцвело и стало живым и ярким. Разглядывая свое отражение, женщина с недоумением отметила, что странным образом сохранила не только свою красоту, но и молодость. Ей было 36, и она чувствовала себя порой старухой, а вот ее лицо… Ее лицо почему-то упрямо твердило, что ей не больше двадцати.

Это какая-то магия, не иначе. За что ей такая божественная милость? И ради чего?

“Мама тоже выглядела молодо, — припомнила Анифа отвлеченно, — По крайней мере, пока мы не попали в рабство… И не испытали всю тяжесть суровой степной жизни в неволе…”

— Такая красавица! — восторженно выдохнула Лиа, в чувствах прижав ладони к своим щекам. — Госпожа, ты такая красавица!

— Спасибо, — мягко поблагодарила Анифа, поднимаясь на ноги и расправляя складки на своем платье.

Ее ладонь машинально легла на мягкий живот. Аккуратно погладила и тут же безвольно упала вдоль тела.

— Пойдем, — Лиа взяла женщину за руку и аккуратно потянула за собой, — Скоро начнется пиршество. Надо помочь остальным.

За пределами своей комнаты Анифа тут же расправила плечи и умело спрятала свое растерянное и равнодушное лицо за маской добродушия и нежности. Ее походка стала уверенной и грациозной, напоминая о ее танцевальных навыках, а расцветшая на губах улыбка — яркая и притягательная из-за помады — так и привлекала взгляд каждого, кого они встретили по пути.

К вечеру начался снегопад, скрадывая все звуки и шорохи. Женщины быстро перебежали двор, разделяющий терем ярла и просторное, вытянутой формы здание, предназначенное для отдыха, принятия пищи и заседания совета одновременно.

Сегодня в нем были жарко растоплены все три очага, выставлены все столы и лавки и расстелены праздничные скатерти. Северянки быстро сновали по помещению, расставляя светильники посуду, уже готовые блюда и глиняные кувшины с вином и медовухой. В воздухе стоял плотный запах поджаривающихся на огне окороков и колбасы, а также нагревающегося на камнях хлеба и сыра, а негромкий смех и разговоры уже создавали приятную и уютную атмосферу.

Пока Анифа помогала остальным закончить приготовления к пиршеству, зала постепенно наполнилось людьми. С каждой минутой становилось все теснее и громче, но никто не казался обиженным или оскорбленным. Кто-то уже выпил первую чарку вина и блаженно улыбался, кто-то смеялся после холода улицы в тепле протопленной залы, кто-то, усевшись в углу, раскидывал с товарищем кости.

Но появление Тормода было мгновенно встречено с громким ликованием — и именно в этот момент пир можно было начинать. Именно тогда Анифа, подчинившись призывному движению ладони ярла, подошла к нему, поклонилась, и села с левой стороны — рядом с его старшей и замужней дочерью Фригг.

Столы ломились от яств и напитков, а лавки — от количества сидящих на них людей. В отличие от традиций степей, здесь вперемешку сидели и мужчины, и женщины, и даже дети бойко сновали между столами и людьми, стремясь не только урвать кусочек повкуснее да посочнее, но и успеть подслушать все интересующие их разговоры.

На небольшом возвышении находился стол ярла, за котором расположилась его семья, а еще несколько воинов из числа прибывших гостей. Именно здесь была самая изысканная посуда и роскошные блюда, дорогое вино и сладости — все самое лучшее и вкусное для дорогих послов и друзей.

Беседа же за этим столом текла неторопливая и ненавязчивая. Согласно негласным традициям мужчины предались воспоминаниям о прошлых путешествиях, победах и даже неудачах. Потом — о хорошо знакомых всем заботах и будничных делах: охоте и запасах продовольствия, строительстве новых кораблей и поголовье скота, урожае и воспитании подрастающего поколения.

Анифа же, как женщина, хранила скромное молчание и вступала в беседу лишь когда от нее это требовалось — когда к ней напрямую обращался ярл или когда поднимался понятный ей вопрос. И она говорила — покоряя своим очарованием и мягкостью, сквозивших в каждом слове и в каждом ее движении — говорила вкрадчиво и емко, но ее негромкий мелодичный голос был прекрасно слышен всем сидящим за столом и невольно привлекал к себе всеобщее внимание.

При этом, не показывая вида, Анифа очень внимательно приглядывалась ко всем чужакам. Она отметила, что это были вполне себе приличные люди, крепкие и могучие воины, но не лишенные интеллекта и знаний приличий. Все эти мужчины были схожего типажа и примерно одного возраста и характера.

Также она не могла пропустить то, с каким особым вниманием ее рассматривали те самые братья, о которых она уже слышала — Свен и Сигурд. Они одинаково пристально изучали ее своими серыми, подобными грозовому небу, глазами и словно пытались проникнуть в самую душу. Неприятное ощущение, но вполне себе ей понятное. Ей не нужно было ничего говорить или объяснять — подобные взоры она уже видела у сватов и потенциальных женихов.

И ничего, кроме раздражения, она не почувствовала.

…После всех условностей, которые так любили северяне, пришло время и для серьезного разговора. И хотя в зале веселье уже было в самом разгаре — наевшиеся и напившиеся люди, отложив ложки, вовсю смеялись, спорили и даже пели песни, за столом ярла пошел разговор о весеннем походе. Анифа с облегчением вздохнула и вместе с Фригг, не сговариваясь, поднялась на ноги. И только женщины решили попросить разрешение покинуть стол и выйти, неожиданно один из сероглазых братьев поднял руку и проговорил: