Офицер молча приблизился ещё к кровати. Герцогиня проснулась и вскрикнула. В тот же момент герцог с своей стороны выскочил вон из кровати и пригнулся, как бы собираясь лезть под кровать. Но Манштейн опрометью обежал кровать и схватил полунагого герцога за рубашку… Офицер немного потерялся и хорошо сам не знал, что она делает.

— Кто смеет? Что это? Безумный! — воскликнул герцог упавшим голосом и вырываясь из рук Манштейна.

— Сюда! — громко крикнул Манштейн. — Ребята! Сюда!

В одно мгновение Кудаев и другой рядовой были уже около опустевшей кровати. Герцогиня, полунагая, уже убежала в угол горницы, рыдая и крича. Рядовые бросились к Манштейну на помощь.

Герцог отбивался сильными ударами кулаков. Все трое не могли справиться с ним и не могли ухватить его. Сунувшийся Кудаев получил сильный удар в голову и полетел на пол. Другой солдат наступал нерешительно. Манштейн был слабосилен.

Но яростный припадок гнева поднял на ноги Кудаева и он вторично бросился как зверь на герцога.

"Колотушки твоих гайдуков верну!" — злобно подумал он.

— Гей! Ребята! Сюда! — кричал между тем Манштейн на весь дом.

Быть может, Кудаев полетел бы снова на пол, но в то же мгновение с десяток рядовых уже ворвались в горницу. Кудаев, уцепившись за изорванную в клочья сорочку герцога, уже успел дать ему из всей силы два удара кулаком, когда увидал за собой десятки рук, протянувшихся тоже к отбивавшемуся герцогу.

Несколько ударов, но уже не руками, а прикладами, свалили яростно вопящего герцога на пол. Пятеро рядовых насело на него, и в несколько мгновений он был скручен по рукам и ногам. А кто-то всунул ему в рот носовой платок и прекратил его дикие вопли.

— Бери, тащи его! — скомандовал Манштейн.

Солдаты схватили связанного герцога, как труп, и понесли по тем же горницам к выходу.

Герцогиня бросилась за ними вслед, рыдая, зовя на помощь и ломая руки. Но ничто во дворце не двинулось. Всем солдатам был уже отдан приказ рассыпаться по дворцу по всем дверям и никого не выпускать из горниц, кто бы не сунулся, под угрозой расстрела.

Таким образом три сотни преображенцев, наполнявшие дворец, держали под арестом всё многолюдное население Летнего дворца, всю свиту и весь штат герцога-регента.

Когда совершенно нагого Бирона снесли на подъезде, и он увидал фигуру Миниха, холодно и спокойно взиравшего на всё, герцог не выдержал. Он начал по-немецки посылать по адресу фельдмаршала всякие угрозы и самые сильные ругательства, какие только приходили ему на ум.

Фельдмаршал, не обращая внимания на брань герцога, приказал подать скорее чей-нибудь плащ. Герцога укутали и снесли в карету, стоявшую уже у ворот, посадили в неё кой-как и окружили караулом.

В это время Манштейн увидал герцогиню, которая в одной сорочке выбежала тоже на мороз. Он обернулся к ближайшим солдатам и в том числе к Кудаеву и вымолвил:

— Отведите её назад во дворец.

Карета шагом двинулась, окружённая караулом, а Кудаев с двумя товарищами схватили совершенно потерявшуюся женщину и силою повели её назад через двор.

— Ишь, выскочила, ведь замёрзнет, — говорил один из них.

Герцогиня не шла назад, а порывалась снова за каретой к воротам дворца. Солдаты не знали, что с ней делать. Взялись, было, они за женщину, чтобы нести её, но она вырывалась, отбивалась, хрипливо визжала, и не было никакой возможности с ней справиться.

— Да ну её к чёрту, — вымолвил, наконец, Кудаев: — брось её. Запрём ворота, так и не выбежит.

Товарищ Кудаева изо всей силы толкнул герцогиню в шею и женщина полетела торчмя головой в ближайший высокий сугроб, почти лишась сознания.

— Небось, озябнешь, охотой домой побежишь, — выговорил он, громко хохоча.

Ворота дворца сдвинули и заперли, а последние оставшиеся ещё преображенцы собрались в кучу и, галдя, балагуря, радостно и бодро двинулись вдоль Фонтанки. Живо догнали они карету, конвоируемую их товарищами.

— Вот так дело! Вот так диво! Гляди, завтра на нас коликие щедроты посыплются.

— А то нет, глупый человек. Завтра, гляди, самый ледящий изо всех рублей десять получит.

— Ай да фельдмаршал! Вот так любо!

— Что же, ребята, четвертовать Биронова что ли будут?

— Четвертовать! Его пятерить, аль десятерить и то мало! — гудели голоса преображенцев, довольных и радостных.

— Вестимо, его казнить будут, за всё его злодейства. Немец поганый! Чего захотел! Правителем российским быть. Превыше всех.

— То всё, ребята, не наше дело. Казни его начальство или на волю в Немецию отпусти — нам всё едино. А вот завтра пир горой у нас беспременно будет.

— И отличье всякое. Иной в капралы попадёт.

— А иной в офицеры пятью годами раньше.

Всю дорогу, пока конвоируемая карета двигалась по Невской перспективе, не умолкал весёлый говор многолюдного конвоя.

А временщик, грозный и могущественный в течение десяти лет, страшилище для целой империи и многомиллионного народа, теперь брошенный в карету, полунагой и скрученный, прислушивался и приглядывался ко всему почти бессмысленно. Испуг отнял у него разум. Он ждал смерти, казни, расстреляния — каждый миг!