А вот сегодня Джонни Стриму, похоже, повезло.

Энергично делая одной рукой знаки Джуд, чтобы, дескать, та не уходила, другой рукой полисмен поддерживал под локоть какую-то пожилую особу, рядом с ним, дылдой, кажущуюся крошечной. Впрочем, Джуд, девушка высокая, и сама была ниже Джонни почти на голову, а уж эта… леди? и вовсе терялась на его фоне. Хоть росту в ней было футов пять с небольшим, вполне нормально для дамы… Вот только выглядела она весьма странно. Но, несмотря то, что одета была как-то нелепо, бродяжкой её назвать язык не повернулся. Именно дама. Или леди. Потому что руки, одна из которых по-старчески подрагивала, вцепившись в странного вида котомку, были, хоть и без перчаток, хоть и тронутые артритом, но белы и ухожены, и даже с очень аккуратными ноготками. Почему-то Джуд сперва увидела именно её красивые руки.

Потом — длинное пальто, из-под которого почти касалась тротуара тёмная юбка, пошитая просто, не по моде: без драпировок и складок, без оборок и бантиков, но ткань на вид дорогая, добротная… А на ногах странные сапожки. Почему странные? Потому что с широкими каблуками и с квадратными носами, сейчас такие никто не носит. И… Джуд перевела взгляд на забрызганные грязью ботинки полицейского, на его дождевик… на пальто старушки, почти не промокшее, машинально расширила воздушный зонтик, заслоняя от дождя этих двоих… Чудеса. Пожилая незнакомка будто не бродила под дождём, а появилась тут на пустом месте считанные минуты назад

А шляпка на ней оказалась и вовсе чудн а я. Или ч у дная? Вязаная. Джун доводилось видеть и вязаные свитера на рыбаках, и тёплые домашние носки; но шляпок, да ещё украшенных вязанными же цветами — нет, никогда. Хоть и смотрится… изящненько и ново, есть смысл приглядеться.

— Мисс Фармер, как хорошо, что я вас встретил, ей-богу! — пропыхтел Джонни. А девушка заглянула в глаза старой леди… и почувствовала, как по спине пробежал холодок. Такая боль таилась в них!

— Честное слово, не знаю, что с ней делать, мисс. Вот не наша она, ей-богу, не наша! Может, из приезжих? Да только портал нынче ещё не открывался, а гостиница пуста, никто не поселялся, я туда заходил недавно… Смотрит, будто не понимает, что вокруг творится, и молчит, молчит… Не в участок же её вести! Чай, к родне приехала, да потерялась, я так думаю, а адрес забыла, да и вообще всё забыла. Я таких повидал, сам до дома проваживал, да только эта мэм не наша, честное слово. Вы уж простите, мисс, что я вас окликнул; я подумал, ну, может, она меня боится? А вы — леди, из благородных; она успокоится — да и заговорит. Пусть хоть подскажет, кто она такая! Мэм? Вы слышите?

Осторожно, чтобы и впрямь не напугать, огромный Джонни склонился над хрупкой старушкой.

Она зажмурилась, потрясла головой… и, вдруг словно очнувшись, сказала звонким молодым голосом, никак не вяжущимся с морщинистым личиком:

— Я ищу девочку. Вы не видели здесь девочку? Ей двенадцать лет, глаза голубые, волосы русые, одета, скорее всего, для ваших мест очень странно.

В её речи, не совсем уверенной, ясно слышался какой-то акцент.

— Ну вот, хоть что-то! — обрадовался Джонни. А пожилая леди, торопливо рванув странную разъехавшуюся в стороны металлическую застёжку на одном из кармашков своей котомки, уже протягивала — почему-то не ему, а Джуд — кусочек плотной глянцевой бумаги с дагерротипом удивительной чёткости изображения, а главное — цветным!

И на нём действительно была запечатлена девочка, печально улыбающаяся.

Стриженная. Не как после болезни, а именно фигуристо остриженная. Будто есть где-то мастера по причёскам из коротких волос.

Рука, протягивающая портрет, задрожала сильнее.

— Вот… Не встречали? Её зовут Ксюша.

Тройя, столица Альвиона

Букингем-Хаус

За несколько дней до событий, описываемых в Прологе

Каминные часы, украшенные магическим клеймом мастера Барлоу, старательно вызванивали нежную мелодию, оповещая, что до полудня осталось четверть часа. Звон серебряных колокольчиков плыл от каминной полки к высокому потолку, украшенному пасторальными плафонами, рассыпался искрами в подвесках хрустальной люстры, вяз в тяжёлых бархатных портьерах, приспущенных на окнах, ибо для хозяйки здешних мест час был всё ещё ранний, и щуриться от яркого света она не любила. Щуриться — провоцировать появление первых «гусиных лапок», об этой опасности думать надо смолоду. А нынче, как на грех, день зреет солнечный, погожий…

Часы отзвонили — и примолкли, словно устыдившись. Ибо женский смех, перебивший их механическую мелодию, казался неизъяснимо прекраснее. Чудесный смех, искренний, тёплый… живой.

— Что вы, мэтр! Да разве я осмелюсь вас проклясть, даже за дурные вести? И в мыслях не было! К тому же, с моими убогими способностями проклинать кого бы то ни было — только людей смешить!

Лукавый взмах ресниц, прищур изумрудных глаз, воспеваемых придворными бардами… Очаровательная ямочка на щеке, одним своим видом подтверждающая легкомысленность и наивность говорящей. Мягкая улыбка в уголках совершенных губ, словно окончательно закрепляющая шутливый посыл фразы.