Солнце

Аннотация

Егор ищет свое место в мире, задаваясь вопросами, что такое он, и что есть мир вокруг него. Когда ему удается раскрыть свой талант и определиться с призванием, жизнь выдвигает свои требования. Егору предстоит нелегкий выбор.

Огромный полукруг алого солнца начал таять на железном краю Стены. Егор швырнул лопатку в ящик и принялся отряхивать одежду. – Как тебя… Андрей, да? Составь мне компанию, будь любезен. Я хочу сегодня поужинать на воздухе и распорядился приготовить на две персоны. Мама Егора прислала нам ужин на подносе, накрытом двумя салфетками, стоявшими домиками над тарелками. Мы уселись прямо на ящики с инструментом, и я тотчас закурил, чтобы скрыть замешательство перед содержимым подноса. Егор заглянул под белоснежный краешек, с легким укором сказал: «Мама!» и, благодушно вздохнув, повязал себе салфетку. Я медленно сделал то же самое. Егор приподнял изящную, почти кокетливую крышку на супнице и перевел на меня потеплевший взгляд. – Ты ешь тяжелую пищу? Я пожал плечами. Мы с Егором уже две недели утрамбовывали вечно осыпающуюся западную часть Дома. Я вставал немного раньше, пережидал, пока наша часть на несколько минут отъедет от западной, и когда они снова смыкались, переходил на их сторону. Егор с семьей жил на лучшем, предпоследнем этаже. На последнем жили наблюдатели. Кто-то рассказывал, что летом Солнце заглядывает в такие квартиры на целый час. Егор спускался на работу прямо из подъезда, делал несколько шагов влево и – вот он, фронт работ – неровные впадины на уровне первого этажа. Я заполнял их глиной и лежавшими вокруг комьями земли, а Егор ровнял и доводил до гладкости, напевая какую-то иностранщину. На второй день я не удержался и спросил: – А вас-то зачем погнали? – То есть? – вежливо удивился Егор, – кого это «нас»? – Ну, тебя-то кто работать заставляет? – Я сам так решил. Вообще, меня папа еще в детстве записал в полк, так что я уже офицер. Но этим летом я им предъявил ультиматум: либо работаю, как обычный солдат, либо ухожу в свободные художники. Мы продолжили работу, но через минуту я признался: – Я вот тоже рисую немного… – Почему «тоже»? – Ну, ты сказал, что хочешь стать художником. – Нет-нет, это я в гипотетическом смысле. В плане ухода в неоплачиваемую профессию. А в каком жанре рисуешь? Пейзаж, портрет? – Рисую, в основном, солнце. Оно к нам очень редко заглядывает. – А где можно посмотреть работы? В твоей мастерской? Я медленно кивнул. После заката мы пошли к восточной части. – Неужели это самый, самый край Дома? – взволнованно говорил Егор, держась за осыпающиеся стены, чтоб не свалиться. – Никогда не думал, что попаду сюда. Егор так никогда не узнает, что та полутемная комната, куда я привел его после работы, – моя квартира. Это наша на двоих с Порфирием кухня-спальня-гостиная, это приемная Порфирия по мелкому ремонту и, в последнюю очередь, моя мастерская. Впрочем, Егор нашел обстановку романтичной. – Прямо Монмартр, – с легкой завистью сказал он, протискиваясь в наш лаз. Пока он оглядывал двери соседей, я успел живописно расставить холсты у стен и водрузить посередине мольберт. Егор немного походил по комнате, аккуратно обходя землю, успевшую влететь в окно. Кроме картин он внимательно осмотрел наш бугристый потолок, пригляделся к приемному окошку на двери с подписанными рукой Порфирия часами работы (лицо его выразило научный интерес) и спросил, как выйти наружу. Я отодвинул засов и пошел провожать его до стыка половин Дома. Прощаясь, Егор серьезно сказал: – Я совсем не знал тебя. Жаль, мама не видела твоих работ, она любит авангард. Но если на нашей половине пройдет выставка, мы придем всей семьей. Ты – талант. Позволь пожать руку. Никто не может сопротивляться подобным словам, и я не стал исключением. Так началась дружба двух разных половин Дома. С утра мы по большей части работали молча, но после обеда Егор обычно начинал монологи. Он вообще любил пофилософствовать вслух: – Почему полдома отъезжает два раза в день – с рассветом и закатом? Почему наши квартиры сотрясаются, а иногда рушатся? Первый раз я решил ему ответить, но оказывается, это был риторический вопрос, поскольку сначала он меня не допускал до рассуждений о таких материях. Перебив меня, Егор ответил сам себе: – Существуют несколько точек зрения по этому поводу, я же не разделяю ни одной. Он сделал паузу и посмотрел на меня. – Ну? – спросил я. – Что до меня, так я уверен: встряхивание есть перемещение материи, которая постоянно меняется. – Так-так, – сказал я. (Так обычно говорил Порфирий, поглядывая на мои «солнца» и силясь их понять). – Ну, а мы сами встряхиваемся?

Конец ознакомительного фрагмента.