С каждым шагом я пытался избавиться от мрачных образов, которые после слов Рамы проникли в мое сознание. Тем не менее тот факт, что мертвого человека нашли в реке, произвел на меня впечатление. Я достаточно близко познакомился с нагами и шиваистскими аскетами и знал, что они могут быть агрессивны. Даже индийская полиция отказывалась арестовывать их, потому что их полное безразличие к тюрьме и их магические способности вызывали неконтролируемый ужас у других заключенных и приводили к бунтам. Ничто не могло остановить этих аскетов, и для многих западных журналистов, пытавшихся их заснять, все закончилось плачевно. Я вспомнил, что некоторые из них были брошены в Джамну или сброшены с башни во время Кумбха-Мела, одного из великих религиозных праздников, который иногда собирает более миллиона индийцев всех религиозных убеждений.

И вот я оказался в тишине рядом с горой. Мой страх рос как на дрожжах и теперь полностью завладел мною. Все попытки успокоиться имели обратный эффект. Я не раз спрашивал себя, не повернуть ли мне назад.

Мое любопытство усиливалось, и к десяти часам я услышал шум водопада. Я сел и попытался придумать способ подойти поближе. Если бы я поднялся прямо в хижину, у меня был бы шанс найти там йогиню, но я также рисковал потревожить ее и встретить плохой прием. Если бы я пошел искупаться, так сказать, ненавязчиво предупредив о своем присутствии, я рисковал бы больше не найти ее, приходя к ее жилищу.

Я выбрал третий вариант: приблизился к хижине на расстояние ста метров, оставил подношения с едой и гирлянду, сделал три низких поклона в тибетском стиле и отступил к водопаду, где нашел плоский камень для медитации. Я хотел, чтобы она поняла, что мною движет не любопытство, а желание проявить уважение к ней, и дать ей возможность тем или иным способом позвать меня.

Несмотря на стабильность позы, мне было очень трудно обрести спокойствие. Я медитировал два или три часа, искупался, обсох на солнце и снова погрузился в медитацию. В отличие от первого раза у меня ни разу не было ощущения, что за мной наблюдают. После полудня я перестал медитировать. Я был голоден и понял, что предложил Шакти всю свою провизию. Мне до смерти хотелось узнать, приняла ли она мои подношения, и я снова поднялся на лужайку.

Оказавшись там, я, к своему великому разочарованию, убедился, что все на месте. Я едва мог разглядеть хижину, скрытую за деревьями, но мне показалось, что если йогиня была там, то она могла видеть меня. Я сделал еще три поклона и направился обратно в деревню. Примерно на полпути, к моему большому удивлению, я увидел очень встревоженного Рама, ожидающего меня. Тронутый его участием и беспокойством, я взял его за руку, и мы пошли по живописным местам, спускаясь все ближе к маленьким домикам, разноцветным сари, аппетитным запахам и крикам детей.

– Если ты действительно хочешь увидеть ее, то должен предложить молоко, имбирь, рис, хороший чай, чечевицу, яйца, специи, благовония и очень красивую гирлянду цветов. Дай мне двенадцать рупий, и я найду тебе все это к завтрашнему дню, – сказал Рам, который понимал, что я не остановлюсь.

Мы вместе поужинали, и я рано лег спать, готовый уйти на рассвете, нагруженный подношениями.

Я карабкался вверх быстрее и вскоре добрался до лужайки, где с удовлетворением отметил, что мои вчерашние подарки исчезли. Затем я положил то, что принес Рам, поклонился и вернулся к медитации на моем камне. Путешествие было более спокойным, и медитация была более глубокой, а разум – более просветленным.

Я ждал до позднего часа, а потом поторопился, чтобы вернуться в деревню, и обнаружил, что Рам ждет меня на том же месте. Он начал принимать участие в моих поисках и с нетерпением переступал с ноги на ногу, как будто что-то упустил. Я снова дал ему несколько купюр по десять рупий, на которые он купил спички, свечи и шаль из чистой шерсти. Я восхищался дальновидностью, с которой он оценил нужды одинокого аскета, и полностью доверял ему.

На этот раз подарки были приняты. В тот момент, когда я собирался оставить гирлянду цветов и свои подношения, я увидел йогиню, стоящую на краю леса. На ней была легкая одежда: бриджи и туника. Ее длинные черные волосы были распущены. Я не мог отчетливо видеть черты ее лица из-за большого расстояния. Я почувствовал, как сильно бьется мое сердце; я сделал три поклона и приблизился. Она оставалась неподвижной. Я постепенно рассмотрел ее лицо и не увидел ни огромного языка, ни пятен крови, ни диких выпученных глаз. Напротив, я нашел что в ее облике вовсе нет недостатков, она была открыта, красива и благородна.

Когда я стоял перед ней, она смотрела на меня своим необычайно сверкающим взглядом. Ей было около сорока, но ничто не говорило о том, что она ведет аскетическую жизнь. Она была одновременно легкой и сильной, близкой и далекой. На ней было красное ожерелье, украшенное маленькими колокольчиками. Ее взгляд излучал безмерное сострадание, которое, казалось, смягчал ее более сдержанный вид. Я был поражен, когда она обратилась ко мне на прекрасном английском языке.

– Откуда ты приехал? Что ты ищешь?

– Из Франции… Я ищу того, кто поможет мне понять и освоить практику шиваизма, кундалини-йоги.

– Я не знаю кундалини-йоги.

– Разве ты не тантристка?

– Что ты знаешь о тантризме?

– Несколько лет назад один китайский йог дал мне копию своего перевода Виджняна-бхайрава-тантры. Я часто читаю его. Он даже сейчас у меня.

– Покажи мне его.

Я достал его из верхнего кармана рюкзака, где хранил записи и книги. Она быстро пролистала его и вернула обратно.

– Этот китайский йог – самозванец. Это не Виджняна-бхайрава-тантра. Но ты мне не ответил. Что ты знаешь о тантризме?