– Ну мы этова, как пальбу-то услышали, так и кинулись внутрь-то. Я, стало быть, Трёшников и Семён. Семён-то первым бежал, он его с собой вниз и утащил, а нас стукнул так, что думал помру!

– Кто утащил, кто стукнул?!

– Не могу знать! Белый весь, рожа жуткая, глазищи горят, – и закрестился.

– Куда делся?

– Так это, сунулся он было наружу, а там по нему палить начали, он обратно и спустился. Там в пытошной и сидит.

– Это был Розинцев?

Солдат нахмурил брови, вспоминая:

– Оттуда-то рвался наверх вроде как и не он, а вот обратно спускался точно он, вот вам крест!

Шешковский поднялся, озадаченно потирая подбородок. Тут к нему подошёл Проклов:

– Ваше высокоблагородие, тут капрал Еремеев что-то хочет сообщить, – кивнул он на стоящего рядом усача.

– Говори.

– Я как думаю, ваше высокоблагородие, – откашлялся тот, – оборотень почему наружу-то не выпрыгнул? Потому что светало уже. Он, видать, сунулся было, да не вышло, обратно, стало быть, в господина Розинцева и обратился то.

– Тьфу ты, пропасть! – выругался Шешковский. – Какие к чёрту оборотни?! На дворе восемнадцатый век!

Повернулся к порученцам и Панину:

– Господа, вы идёте со мной или как?

Может быть, чуть ранее Николай бы ещё и задумался, но слова Еремеева вселили в него уверенность. А ведь и правда, солнце-то уже вон, взошло, окрасив полоску облаков в светло-розовый цвет. Какая тут может быть нечисть?

Лестница была достаточно широкая и позволяла спускаться двоим одновременно. Первыми шли ординарцы, за ними спускались их начальники.

Висящие на стенах фонари достаточно сносно освещали пространство, воздух был сырым и спёртым от застарелой крови.

Внизу, где заканчивалась лестница, была небольшая площадка и дверь в допросную. Прерогативу первому увидеть происходящее внутри он отдал Проклову, который встал напротив двери с поднятыми пистолетами. В конце концов, этот Розинцев – их человек. Поэтому он осторожно подошёл к двери и, взявшись за ручку, резко потянул её на себя.

Стебневский увидел, как глаза Проклова наполнились ужасом, щёлкнули курки и грохнуло два выстрела. Затем, бросив пистолеты, с криком «Господи, помилуй!» он побежал вверх по лестнице.

***

Карета с обер-секретарём Правительствующего сената Шешковским и его доверенным лицом Розинцевым въехала на территорию Петропавловской крепости.

Из дверей административной части выбежал начальник тюрьмы, лично открыл дверцу кареты и помог выйти из неё Шешковскому. Срывающимся голосом доложил:

– Ваше высокоблагородие! Узник, которого доставили вчера, не далее как десять минут назад обнаружен мёртвым!

– Как?! – после секундного замешательства рявкнул Шешковский. – Не уследили?! – и яростно впился глазами в бледного и трясущегося тюремщика.

– Ваше… Ваше высокоблагородие… С утра живой был, завтрак ему принесли, как и велено, хороший, со своей кухни, он отказался, попросил бумагу и карандаш, всё было исполнено. Ко времени вашего прибытия пошёл лично его проведать – а он лежит. Тюремный врач говорит, что похоже на внезапную смерть.

Чуть не оттолкнув тюремного начальника, шеф быстрым шагом пошёл по гулким коридорам, да так, что Ивану пришлось семенить за ним. У открытых дверей стоял караул из двух солдат. Вошли. На нарах лежал лекарь. Лицо белое, как скатерть, губы синие. Рядом с ним стоял тюремный врач – невысокий, сухонький, в годах.

– Какую причину смерти определили и почему так думаете? – без всяких вступлений, с нажимом выпалил Шешковский.

Врач сцепил руки в замок на животе, пожевал губами и жестом пригласил подойти поближе к покойному:

– Следов насилия на теле не обнаружил, сердечного приступа тоже не было. Такое редко, но случается – сердце просто останавливается, и всё.

– А почему сердце остановилось? Яд?! – Шешковский явно начинал раскручивать новый заговор.

– Смею утверждать, что нет, – достаточно уверенно ответил врач.

– Почему?

– При отравлении быстродействующими ядами изо рта идёт пена и остаётся запах, люди, хоть и немного, но бьются в конвульсиях. А он лежал ровно на нарах. Уснул и умер.

Шешковский несколько секунд сверлил доктора глазами, бросил взгляд на покойного и начал ходить взад-вперёд по камере.

Иван, улучшив момент, проскочил к столу, на котором лежал исписанный листок бумаги, на который ввиду произошедшего никто не обратил внимания.

Господину Шешковскому.