Исходя из сути понятия и контекста оперирующих им научных работ, можно выделить следующие основные смысловые значения термина «экономический суверенитет», применяемые в отношении государства: возможность (право) государства определять направления своей экономической политики и осуществлять ее125; независимость в экономической сфере, экономическая самодостаточность; сбалансированность взаимозависимостей с другими государствами126; полный и неотъемлемый контроль за всеми своими экономическими ресурсами, «активами и пассивами» и др.

Кстати, формулировка «контроль» не случайна. Дело в том, что формального критерия формы собственности (в отношении ресурсов и т. д.) недостаточно. Во-первых, в отличие от конституций некоторых государств, например Бразилии, ст. 20 которой определяет объекты, находящиеся в федеральной собственности, Конституция России прямо этого не делает и, как отмечают исследователи, «получить реальное представление об объектах государственной собственности Российской Федерации довольно трудно. Потребуется произвести системный анализ норм ст. 8–9 и 71 Конституции РФ, соответствующих норм Гражданского кодекса Российской Федерации, специализированных федеральных законов о рациональном природопользовании и охране окружающей среды, о разграничении собственности между Российской Федерацией и ее субъектами, а также муниципальными образованиями»127.

Во-вторых, появились апробированные механизмы доступа транснационального капитала к национальным природным ресурсам даже при сохранении формально государственной собственности на них (подробнее – см. раздел, посвященный ресурсному и энергетическому суверенитету). Как отмечает В. Б. Кондратьев, «государственная собственность не подразумевает обязательную государственную монополию»128.

В-третьих, известны и обратные примеры, когда при нахождении большей части имущества в частных руках государство сохраняет за ним жесткий контроль. Представляется верной позиция академика, бывшего директора Института экономики РАН Л. И. Абалкина: «Неверно <…> фиксировать роль государства в каких-то однозначно выраженных параметрах. Например, связывать масштабы этой роли с удельным весом государственной собственности, или с долей ВВП, распределяемой через государственный бюджет, или с объемом закупок по контрактации или в форме государственного заказа. Это важные показатели, но механизм государственного регулирования тоньше, сложнее, многообразнее, и часто эта регулирующая роль может быть значительно более высокой при относительно меньших показателях, скажем, по доли собственности или по размеру распределяемого через бюджет ВВП»129. А один из наиболее известных в мире исследователей проблематики социального государства Г. Эспин-Андерсен указывает на широко распространенные заблуждения, в частности: «Многие думают, что <…> эти страны (имеются в виду скандинавские государства. – О. Б.) если не полностью, то наполовину социалистические (известен даже термин “шведский социализм”. – О. Б.) <…> Однако нет ничего более далекого от истины – роль государственной собственности в этих странах незначительна и на самом деле гораздо меньше, чем в таких бастионах капитализма, как, например, Франция»130. Кроме того, Швеция – исторически государство с очень монополизированным капиталом131. Однако одновременно эти страны оказываются одними из наиболее социально ориентированных – несмотря на то, что по формальному критерию объема и форм собственности – одни из самых «капиталистических». Социальная ориентация достигается другим, в частности, использованием государством различных (в том числе налоговых) механизмов, не допускающих паразитирования на монопольном положении, и извлечения из него сверхприбылей; инструментов, стимулирующих к реализации социальной функции собственности132. И арсенал этих инструментов контроля государства за капиталом, его ограничений, прямого и косвенного влияния на него – все это составляет часть экономического суверенитета государства.

Некоторые варианты трактовки термина «экономический суверенитет» можно объединить формулировкой «суверенитет в экономической сфере». Некоторые исследователи считают данный термин более корректным, чем термин «экономический суверенитет». С абсолютизацией этой позиции трудно согласиться. Во-первых, подобно тому, как равно допускается использование синонимичных терминов «суверенитет государства» и «государственный суверенитет», «суверенитет народа» и «народный суверенитет» и т. п., возникает вопрос: почему же в данном случае термин «суверенитет в экономической сфере» допустимо использовать, а термин «экономический суверенитет» – нет? Во-вторых, как было показано, термин «экономический суверенитет» уже получает достаточно широкое распространение – как в литературе, так и в нормативно-правовых актах, судебной практике, иных официальных документах. И, в-третьих, возникают два вопроса: что понимать под «экономической сферой» и следует ли понимать под ограничением экономического суверенитета государства лишь ограничение государственного суверенитета в экономической сфере или же и ограничение суверенитета государства в иных сферах, но реализованное экономическими механизмами (например, путем долгового «закабаления» государства, в рамках которого предоставление кредитов, их реструктуризация и т. п. обусловливаются кредитором неэкономическими требованиями к заемщику)? Соответственно, термин «экономический суверенитет» можно рассматривать в широком и узком смысле.

Исходя из классического определения государственного суверенитета как «верховенства в делах внутренних и независимости в делах внешних»133, целесообразно разделить формальный и фактический экономический суверенитет. Хотя некоторые классики конституционно-правовой мысли, например Г. Еллинек, полагали, что «суверенитет» – понятие правовое и речь идет о юридической, а не фактической независимости государственной власти от иных субъектов134 (а, например, современный исследователь Г. М. Вельяминов предлагает следующее определение: «Суверенитет есть формально-юридическая независимость государственной власти от всякой иной власти»135), тем не менее другие исследователи противопоставляют ему «реальный суверенитет», означающий «способность государства на деле (а не декларативно) самостоятельно проводить свою внутреннюю, внешнюю и оборонную политику, заключать и расторгать договоры, вступать или не вступать в отношения стратегического партнерства и т. п.»136. В юридической литературе уже предложено разграничение de jure и de facto в отношении фискального (налогового) суверенитета137, который является подэлементом экономического суверенитета138. Попробуем разграничить формальный и фактический экономический суверенитет и будем рассматривать их следующим образом:

1. Формальный экономический суверенитет – как право государства контролировать все свои экономические ресурсы, активы и пассивы, сохранять в их отношении юрисдикцию и самостоятельно определять собственную экономическую политику, включая ее денежно-кредитную, бюджетно-налоговую, внешнеэкономическую, антимонопольную (конкурентную), секторальные (промышленная, сельскохозяйственная и т. д.) и другие составляющие (некоторые авторы даже считают, что для определения понятия «экономический суверенитет» требуется ввести и дефиницию понятия «экономическая политика»139, но, представляется, что делать это необязательно: классификация видов макроэкономической политики различается и в работах ученых-экономистов, так как разные авторы в нее включают политику в области цен и доходов, труда и занятости, инновационную политику и политику стимулирования научно-технического прогресса, инвестиционную политику и т. д. – указанный вопрос является в большей степени предметом экономической дискуссии и выходит за рамки данной работы; кроме того, речь идет не только о макроэкономической политике, но и о государственном, в том числе правовом, регулировании микроэкономической сферы).

2. Фактический экономический суверенитет – как наличие фактической возможности контролировать все свои экономические ресурсы, активы и пассивы, сохранять в их отношении юрисдикцию и определять собственную экономическую политику; самодостаточность и независимость от внешних поставок, особенно критически важной продукции (продовольствия, лекарств, вооружений), от колебаний мировых цен на отдельные виды ресурсов и товаров, от кризисных экономических явлений в других государствах и в мире в целом (полная независимость едва ли достижима, поэтому под ней, скорее, должна пониматься сбалансированная взаимозависимость140).

Формальный экономический суверенитет – целиком и полностью можно считать объектом исследования в рамках науки конституционного права. Именно «право независимо принимать решения»141 (выделено мною. – О. Б.) можно назвать «конституционно-правовым» пониманием экономического суверенитета. Однако юристы-конституционалисты не могут абстрагироваться и от вопросов фактического экономического суверенитета, поскольку последний является отражением соответствия или несоответствия реалий конституционным нормам о суверенитете142.