Хейзинга отдает должное Шпенглеру. Именно его «Закат Европы» послужил сигналом для множества людей к осознанию серьезнейших пороков и недугов, охвативших западную культуру. Однако он полагает, что «мрачная теория» Шпенглера дает неточную картину происходящих событий. Причину этого историк видит в том, что шпенглеровская схема перехода от культуры к цивилизации уходит корнями в «наивный романтизм». По его мнению, «тот путь, которым шла последние семнадцать лет западная культура со времени выхода в свет шпенглеровского “Untergang des Abendlandes” (“Закат Европы”), совсем не похож на тот, который должен был привести ее к периоду Zivilisation. Во всяком случае, хотя общество и развивалось в этом направлении, повышая техническую точность и холодное исчисление ожидаемого результата, но в то же время человеческий тип становился все менее дисциплинированным, все более подверженным эмоциональной реакции. Можно было бы скорее сказать, что мир являет собой картину шпенглеровской Zivilisation плюс изрядную долю безумия, обмана и жестокости, соединенных с сентиментальностью, которой Шпенглер не смог предугадать» [70] .

Чтобы поставить собственный диагноз духовным недугам эпохи, Хейзинга пытается последовательно фиксировать те деструктивные процессы, которые охватили различные уровни и сферы европейской культуры. Он начинает с ее высших этажей – науки и философии. Здесь его прежде всего тревожат резкое снижение рационально-критических установок и прогрессирующая утрата способности к различению истины и лжи. Яркими симптомами этого являются распространение и успех у публики всевозможных расовых и геополитических теорий, популярной психоаналитической литературы, выдающей себя за серьезные исследования.

Это нашествие псевдонауки, псевдофилософии, а то и просто вульгарных суеверий, получившее к тому же такие новые технические средства распространения, как массовые газеты и радио, погружает общество в нарастающий океан болтовни, поверхностных, но опасных «учений» и «концепций», отравляющих и деморализующих сознание людей.

Вместе с тем в культуру внедряются деструктивные представления: примат практики и воли над разумом, культ жизни в ее непосредственно-витальных формах, превознесение идеалов героизма и борьбы над трезвым расчетом и толерантностью. Кульминации это достигает в «культе солдата» и тоталитарного коллективизма, который проповедовали теоретики консервативной революции в Германии.

Завершая обзор болезней культуры, Хейзинга пишет: «Мы переживаем сейчас самую серьезную полосу – целый комплекс опасностей угрожает нашей культуре. Культура находится в состоянии ослабленного иммунитета против инфекции и интоксикации – состояние, сравнимое с опьянением. Дух расточается впустую. С поступательным движением культуры неудержимо девальвируется слово (эта разменная монета мысли), распространяясь все легче и во все возрастающих масштабах. Прямо пропорционально обесценению печатного или устного слова растет безразличие к истине. По мере того как иррациональная позиция духа завоевывает пространство, границы ложных концепций в любой области раздвигаются до обширной зоны. Немедленная гласность, подстрекаемая меркантильным интересом и погоней за сенсацией, раздувает простое несходство мнений до масштабов национального бреда. Идея дня требует сиюминутной реализации. Между тем великие идеи утверждали себя в этой жизни всегда очень медленно. Над всем миром висит облако словесного мусора, как пары асфальта и бензина над нашими городами. Сознание ответственности, на первый взгляд усиливаемое лозунгами героизма, оторвалось от своих корней в личной совести и поставлено на службу коллективизму, любому коллективному образованию, стремящемуся возвести свой ограниченный взгляд на мир в канон спасительного учения и навязать свою волю» [71] .

Переживаемые культурой катаклизмы Хейзинга не без некоторых колебаний обозначает как варваризацию: «Под варваризацией можно понимать культурный процесс, в ходе которого достигнутое духовное содержание самой высокой пробы исподволь заглушается и вытесняется элементами низшего содержания… Бастионы технического совершенства, экономической и политической эффективности ни в коей мере не ограждают нашу культуру от сползания в варварство. Варварство тоже может пользоваться всеми этими средствами. Оснащенное с таким совершенством, варварство станет только сильнее и деспотичнее» [72] .

Вытеснение рациональности мистикой, подлинной науки – псевдонаукой и современной магией, логоса – мифом вызывает у Хейзинги острое чувство тревоги. Возможно ли преодолеть сложившуюся кризисную ситуацию?

В отличие от многих социальных теоретиков того времени мыслитель не верит, что цивилизацию можно спасти с помощью решительных и тотальных конструктивистских проектов, вроде социалистического планирования или же германского упорядочения (Ordening). Они способны лишь усугубить новое варварство и окончательно подорвать основы европейской культуры. Опираясь на знание мировой истории, Хейзинга считает, что развитая культура может существовать лишь на базе индивидуальной инициативы и ответственности, частной собственности и свободы мышления и действия.

К сожалению, Хейзинга не дожил до краха того духовного затмения, которое охватило Европу. В 1942 г. ученый с мировым именем, ректор Лейденского университета был помещен нацистами в качестве заложника в концентрационный лагерь, где в феврале 1945 г. умер.

Другой представитель исторической науки – Арнольд Тойнби (1889–1975) – автор всемирноизвестного двенадцатитомного труда «Исследование истории» (1934–1961). В этой работе ученый на основе систематизации огромного фактического материала излагает вслед за Шпенглером собственную систему философии истории, пытаясь уяснить смысл исторического процесса.

Блестяще образованный, выросший и воспитанный в атмосфере незыблемых авторитетов Тойнби испытал в молодости влияние поздних работ А. Бергсона, принесших ему острое переживание ненадежности, переменчивости всего происходящего. Тойнбы много путешествовал и видел следы исчезнувших культур. В самый канун Первой мировой войны он еще не соглашался с тезисом, что культуры, как люди смертны, и что это произойдет с культурой Европы. Но к концу войны картина изменилась. Влияние трагического опыта Первой мировой войны сказалось в том, что все творчество Тойнби пронизывает ощущение возможной гибели всех тех завоеваний разума, которые составляют богатство западной цивилизации.