Пойманное у СИЗО такси довезло меня до ворот Императорского Государственного Университета. Я вышел из машины и потянулся. Хотелось есть, спать и набить кому-нибудь морду.

Быстренько приоритезировав собственные желания, я развернулся к дороге и поднял руку. Ползущее по другую сторону улицы такси с зеленым фонарем оживилось и, развернувшись на ручнике через двойную сплошную, подкатило ко мне.

— Куда едем? — вежливо поинтересовался водитель.

— Пересечение Тверской и Страстного бульвара, — сказал я, плюхаясь на заднее сиденье.

Плохо освещенный переулок перед входом в бойцовский клуб был и сильной, и слабой стороной заведения. Уютная темнота создавала иллюзорное ощущение сокрытия личности, но и мешала полноценному контролю за территорией. Так что валявшийся на асфальте бомж мне сразу бросился в глаза. В основном, потому что ни одна полицейская машина в центре города его не приняла. Ну и еще немного потому, что он был какой-то слишком хорошо пахнущий для такой категории граждан.

Тюк!

И бомж продолжает валяться дальше, только уже не сканируя цепким взглядом улицу.

Во дворе перед клубом было как-то неестественно тихо. Видимо, боев сегодня не проводили, хотя я не удосужился у Тугарина выведать расписание.

Боев не было, а охрана — была!

Впрочем, была она недолго. Я вежливо постучался во входную дверь, рассчитывая, что охране дали разнарядку меня пускать, и оказался прав. Когда замок щелкнул, и створка начала открываться, оставалось только резко двинуть ей по необремененному интеллектом лицу. Аккуратно уложив охранника на пол и связав ему руки его же ремнем, я пошел внутрь.

У входа, как и положено, была комната охраны. Судя по одиноко висящей на крючке куртке, в выходные дни персонал тут отсутствовал. Ну и правильно, охрана то тут рассчитана не на то, чтобы охранять помещение, а чтобы проводить фейсконтроль и разнять в случае чего перебравших гостей.

Сейчас, без людей и в тишине, помещение казалось заброшенным. Прикинув по логике, что кабинет начальства должен располагаться максимально близко к выходу или хотя бы к окну, я принялся обходить весь первый этаж.

Часть помещений была открыта и ничем интересным похвастаться не могла, часть приходилось открывать насильно. Выбивать было бы слишком шумно, а навыков домушника у меня не имелось.

Зато один мой товарищ прикасался к стройке века — прокладывал пути Байкало-Амурской магистрали. Так вот когда они работали на Дальнем Востоке, рельсы от мороза лопались.

А что такое петля не слишком дорогой двери по сравнению с советским рельсом?

Правильно, на один ледяной укус.

За первой вскрытой дверью оказался очень помпезный зал, видимо, для вип-вип-вип клиентов. Мониторы, диваны, барная стойка.

За второй — коробки с ворохом каких-то документов.

За третьей очень бедно оборудованный медицинский кабинет.

И, наконец, за четвертой, самой толстой, железной дверью, отделанной деревом, нашлось искомое.

Собственно, издалека было видно, что там меня уже очень ждут — у дверей стояли два мордоворота.

— Привет, — поздоровался я с охраной. — Я к Грифу, пустите?

Те наморщили лбы, изображая бурную интеллектуальную деятельность. Наконец, один проговорил:

— Я сейчас спрошу, — и повернулся ко мне спиной.

Этого вполне хватило, чтобы пробить в челюсть одному и рубануть по хребту другому.

— Тихий час, — пробормотал я, аккуратно укладывая обе туши на пол.

Дальше следовало выбрать, стоит ли открывать дверь с пинка или все же сначала стоит постучать. Решил, что лучше постучать, я же хорошо воспитанный мальчик.

— Тук-тук, — произнес я, когда железная дверь с оглушительным грохотом упала в помещение.

Это была небольшая комната, оформленная в британском стиле: обои в полосочку, деревянные панели из дорогих пород понизу, тяжелые портьеры темно-зеленого цвета. Несколько классических шкафов, у части из которых за стеклом были видны толстые папки и бутылки примажоренных марок, и большой стол у окна, лицом к двери.

За столом, обложившись бумажками, сидел мужчина ближе к пятидесяти. Тощий, с залысинами, крючковатым носом и черными, глубоко посаженными глазами. Сразу было понятно, почему его прозвали Грифом — из-за болезненного изгиба шеи.

Он не ответил, лишь хищно прищурился и опустил руку под стол.

— Я бы не стал, — честно предупредил я мужика.

Тот, конечно, моим словам не внял. Прогремел выстрел, а затем раздался вопль боли. Я ушел с линии огня, попутно заморозив рукоять пистолета.