Я шел по правой стороне, уворачиваясь от прохожих, как и они от меня, все куда-то спешили, никто ни на кого не смотрел, и я вновь ощутил себя дома: вот за это и я любил больше города, за возможность быть в потоке жизни, но быть изолированным. Улица плавно спускалась, уводя глубже в район, я почувствовал в ветре запах еды, желудок приветственно заурчал. Мимо меня прошли два подростка, несущие стряпню из Бахр-Юсуфа, я понял, что уже завидую им, до этого момента я и не осознавал, насколько голоден был.

Места за столиками снова не было, и это снова не расстроило меня. Доставая бумажник из рюкзака – да, я хожу с рюкзаком, в кроссовках, и часто отдаю предпочтение широким штанам, хотя понимаю, что на мою долговязую фигуру всё это не очень – я встал в короткую очередь из работников офиса и стайки студентов. На этой улице было училище дизайна, поэтому разноцветные волосы, обилие пирсинга и странные стилистические решения в одежде молодых людей никого не удивляли.

– Привет, Бакари! – я совершенно искренне улыбнулся хозяину, как всегда пребывающему за прилавком, – как жизнь?

– А, доктор Симеон! – он расплылся в золотой улыбке, седые волосы резко контрастировали со смуглой кожей и совершенно молодыми лучистыми глазами. Вообще-то, меня зовут Семён, но он ведь был иностранцем, поэтому я его никогда не поправлял. – После ночного? Гиро или двойной гамбургер?

– После сегодняшней ночки, – я надул щеки и с силой выдохнул, – мне хочется побольше и пожирнее…

– Королевская шаурма для вас! – радостно не то заявил, не то предложил он, – кофе в подарок!

– Благодарю, но кофе с меня хватит, – усмехнулся я, протягивая деньги, – сдачи не надо.

– Много благодарности, доктор Симеон. – улыбнулся он, – когда я с сыновьями открываю ресторан, вам всегда быть скидка! Он и на ваши чаевые будет открываться!

– Удачи тебе и твоим сыновьям, Бакари, – пожелал я, я всегда оставлял чаевые и слышал про ресторан примерно с первого посещения.

– Храни вас Аллах. Что вам, юный девушкэ? – он уже переключился на стоящую за мной девицу с ядовито розовыми косичками и серьгой в брови.

Когда я добрался до сквера, моя огромная щаурма с говядиной еще даже не начала остывать. Свободных лавочек было предостаточно, но я подумал, что сидеть еще холодно, и пошел к мемориалу Матери и Ребенка, его окружало широкое каменное заграждение примерно мне по пояс высотой, я намеревался использовать его как стол. В этой части сквера было совсем пусто и тихо, только птицы выводили радостные трели – лучше просто быть не могло. Я кинул рюкзак на светлый широкий каменный полукруг и, облокотившись на локти, начала свой завтрак. Конечно, было бы лучше завтракать, как и полагается, после сна, но в дни дежурств весь распорядок дня летел к черту. Зато я наемся, приеду и сразу завалюсь спать, с блаженством думал я, не буду тратить время на разогрев еды, на скучные посиделки в маленькой кухне в одиночестве… вместо этого я вдыхал чистый воздух, пахнущий весной, и любовался пронзительным синим небом, а передо мной трехметровая бронзовая женщина нежно тянула руки к гигантскому ребенку.

Пока я ел, мыслей в голове не было, кровь, как и всё внимание, покинули мозг и переместились к желудку, я и не заметил, как уничтожил огромную порцию фаст-фуда, даже укусил салфетку напоследок, ветерок трепал мои почти не тронутые сединой волосы, даже телефон ни разу не запиликал, я как будто выпал из суматошного и полного печалей мира, и это было именно тем, о чем и я мечтал. Я посмотрел на набирающее яркость небо и пожалел, что не взял чай, попью дома, решил я, но мне еще не хотелось уходить, здесь было так хорошо, мне не хотелось прерывать эту иллюзию. Где-то шумели машины, люди спешили и опаздывали, политики врали и призывали к чему-то, террористы убивали, кто-то умирал, кто-то оплакивал мёртвых… а я просто был вне этого хаоса, один на один с весной.

Я зажмурился и сделал глубокий вдох, подставляя лицо солнцу, деревья еще не обзавелись листвой, так что оно свободно проникало сквозь ветки деревьев вокруг монумента. Голуби ворковали и собирали крошки, оставленные кем-то до меня, вдруг один из них, совершенно белый, вспорхнул и уселся на голову бронзовой Матери, еще секунда, и у нее на лице появилось то, что обычно оставляют после себя птицы. Белая клякса немного сползла и остановилась точно под глазом с моей стороны. И эта маленькая смешная деталь враз изменила мое восприятие – теперь мне казалось, что Мать плачет, птичий помет до жути напоминал слезу.

Всё мое настроение вдруг куда-то улетучилось, события ночи снова накатили. Жизнь – мерзавка, если ты получил рану, она сделает всё, чтобы насыпать туда побольше соли, и не важно, царапина ли это или огромная дыра с рваными краями. Я снова подумал о мальчике, который умер у меня на глазах, его мать сейчас наверняка льет слезы или сидит безучастная, накачанная успокоительными, и тупо смотрит в одну точку. Монумент передо мной стал казаться мне памятником всем матерям, потерявшим своих детей, а это так противоестественно, и потому так жутко. Она плачет и тянет руки к ребенку, которого больше не обнимет…

Я тряхнул головой, кляня голубя последними словами и в глубине души понимая, что он не виноват, никто не виноват в том, что мы смертны и так пугающе уязвимы.

Сосед по палате говорил, что мальчик проснулся от кошмара, что ему было страшно, а потом он просто упал. И эта мысль не давала мне покоя: почему за мгновения до катастрофы его душа или сознание, в общем, его личность, почувствовала ужас? Он видел Смерть? Она пришла к нему во сне и предупредила, что заберет его с собой куда-то во тьму и неизвестность? Или его душа слишком поздно получила предчувствие беды и стала жать на тревожную кнопку, но опоздала? Почему он просто не впал в кому во сне? Почему он проснулся, чувствуя этот дикий страх?