Полет в Бразилию представлялся чем-то сродни полету на Марс, по крайней мере, в детстве и юности это было непредставимо. Тем не менее, такая поездка состоялась. Вылетели мы небольшой компанией 7-8 человек радиологов, медицинских физиков из Московского онкоцентра и из Челябинска. Вез нас старый добрый Ил-62, который до Рио-де-Жанейро долететь без посадки не мог. Посадка такая была на Кипре. Там еще какой-то народ сошел, какой-то народ подсел. И дальше предстояла долгая дорога: ночью лететь над Средиземным морем, пересечь Атлантику и где-то к утру мы планировали достигнуть Рио-де-Жанейро. В хвосте самолета образовалась небольшая компания, совершенно разнородная: помимо нас, нескольких онкологов, там сидел полковник из генштаба Бразилии, который по каким-то служебным делам летал в Россию; на Кипре к нам подсел парень, бразильский футболист, который играл за какой-то клуб в Италии; и две московские девчонки, которые, не скрывали, что они валютные проститутки и едут отдыхать в Бразилию. Они сказали: «Мальчики, мы абсолютно безопасны, мы едем отдыхать, поэтому относитесь к нам просто как к товарищам». И вот такой компанией мы летели. Тогда еще можно было употреблять некоторые горячительные напитки в самолете. Несмотря на то, что с языком было, мягко говоря, нехорошо, я даже сейчас затрудняюсь сказать, как мы объяснялись. Но беседа текла весело. Потом мы задремали.

Затем, вроде бы задним числом что-то в районе Канар, как-то самолет повел себя не так. Но в итоге мы просыпаемся, самолет идет на посадку, смотрим, это явно не Бразилия, а остров. Как, что, чего получилось?! Когда мы приземлились и нас вывели в маленький аэропортик, где стоит один наш самолет, с закопченной гондолой правого двигателя, экипаж объяснил, что вышла неприятность – техническая неполадка. Грубо говоря, один из двигателей просто загорелся, его потушили. Находились мы в Кабо-Верде, на островах Зеленого Мыса. Вот уж куда я никогда не думал попасть, как это сюда. Маленький островок длиной 7-9 км, шириной 5-6 км с кучей совершенно замечательных пляжей, с единственной гостиницей. Надо сказать, что туристы туда прилетают один раз в год, когда какие-то рыбы косяком проходят в этих краях и там потрясающая рыбалка. Все остальные 11 месяцев в году гостиница стоит пустая. Нас туда заселили.

Первое, что я помню, это сидящий в углу под потолком таракан размером с хорошую мышь или даже крыску, который приподнялся и злобно на меня зашипел. Но это местные кабо-вердийские тараканы. Но надо сказать, что, слава Богу, завезти их в Россию практически невозможно. При температуре ниже плюс 20 градусов они не выживают – вот такие нежные твари. Поскольку нужно ждать, как выяснилось, примерно сутки, пока в Москве соберут новый борт, загрузят на него необходимые запасные части для ремонта двигателя нашего самолета, соберут ремонтную бригаду и он прибудет сюда, сутки нужно чем-то заниматься. Мы всей нашей компанией наняли машинешку типа что-то современной «Газели», грузовик, и почти сутки мы ездили по этому островку. Ночной пляж черного вулканического песка, белый коралловый песок, скалы, лагуны изумрудно-зеленой воды, совершенно дармовые фрукты, грошовые рыба и морепродукты в забегаловках тут же рядом с пляжами. Местные жители оценили наше появление как определенную манну небесную. На Кабо-Верде есть даже своя валюта и свои деньги. Монеты где-то у меня остались. Во Вторую мировую войну это был аэродром подскока для английских самолетов. И говорят, нацисты, которые на подводных рейдерах плавали в Латинскую Америку и, может быть, в Антарктиду, тоже останавливались там периодически для пополнения запасов воды, продуктов и для отдыха.

Ночные, дневные прогулки по островку скрашивало еще то… Естественно, вся одежда осталась в самолете. Кто в чем осенью в Москве залез в самолет, то есть было некомфортно. Пример показали наши подружки-близнецы, которые быстренько скинули практически все, включая лифчики, которыми размахивали по ветру во время движения, они нам сразу сказали: «Не стесняйтесь. У нас дефектов нет. Можете тоже раздеваться».

Стара-Тура

Первый зарубежный выезд был в Словакию. Маленький городок, совершенно провинциальный Стара-Тура. Все было в диковинку, все было необычно. Маленькая гостиничка, которая нам казалась тогда суперсовременным отелем. Естественно, в первый день мы тут же пошли осваивать окрестности и местные обычаи. Рядом мы обнаружили совершенно местную, совершенно провинциальную пивную. С пивом тогда в России и в Челябинске было, мягко говоря, плохо, то есть его просто не было. А тут настоящее чешское пиво по весьма смешным ценам без очереди. Мы, естественно, посетили. Я не помню название пива, какое было, но местные мужики пили его очень интересно. Помимо пива они заказывали еще боровичку, что мы тут же скопировали. В пивную кружку ставилась очень длинная тонкая рюмка, в которую наливался этот напиток. По сути, самогонка с примесью можжевельника и елки с явно выраженным елочным запахом и привкусом. Но пилось очень хорошо. За соседним столом сидела группа ребят из онкоцентра и Молдавии. Так получилось, что поменяли денег они недостаточное количество, поэтому рассчитаться не хватило. Был совершенно нормальный жест, когда я сколько-то им дал крон. Все счастливо разрешилось. Но вот такая помощь в пивной заложила хорошие товарищеские отношения, которые до сих пор живы. И когда я бываю в онкоцентре, захожу в отдел медицинской физики, в радиологический отдел, встречаю своих друзей, они говорят: «Тебе все открыто. Ты тогда нам помог рассчитаться в пивной за пиво с боровичкой». Поэтому, друзья мои, не надо никогда жмотничать, это все аукнется и отольется добром.

История с боровичкой потом аукнулась спустя много лет. Периодически в каких-то рассказах, беседах я своему другу Илье Волчегорскому рассказывал, что есть такой напиток, очень интересный. Илья не лишен иногда желания попить хорошего пивка, что вызывает еще больше уважения к этому человеку. И вот волею судеб мы оказались уже в 2010-м или 2011 году в Вене в составе делегации Челябинской области по ядерной медицине. И принимающая сторона нас ведет в пивной ресторан. Встречал, кстати, чех. Я у него спрашиваю: «Скажи, пожалуйста, вот в этом ресторане боровичка есть?» Оказалось, что, конечно, есть. И тогда Илья Анатольевич сказал: «А я все эти годы думал, что с боровичкой ты хорошо и интересно выдумал. Но никогда это не высказывал. Думал, ну выдумал – интересно, как хорошо выдумал и название какое красивое». Но тут был совершенно посрамлен тем, что боровичка действительно существует, и тем, как она хорошо пьется с чешским пивом.

Академик Павлов

Мое становление и формирование как радиолога во многом обязано учебе в Москве на кафедре академика Александра Сергеевича Павлова. Надо сказать, что вот эта полноценная учеба 4 месяца в Москве – это была классическая настоящая учеба. Я напомню, что и Москва была в то время не похожа на современную Москву. Это был совершенно светлый просторный город без тени и намека на пробки. Абсолютно безопасный, где можно гулять и в час, и в два, и в три ночи. Доступный по деньгам фактически в любые культурные и питейные заведения. Мы, начинающие врачи, могли себе это позволить. Компания была действительно из всего Советского Союза. Запомнились ребята и барышни из Омска, из Новосибирска, из Харькова, из Брянска. Естественно, мы, уральцы. Надо сказать, что сейчас мы периодически встречаемся на конференциях, на съездах и вспоминаем с очень большой теплотой кафедру и как добротно нас учили.

На кафедре сохранялись патриархальные отношения. В учебной комнате стоял самовар, всегда были сушки, всегда был некий чайный перерыв. Но разговор не об этом. Руководил кафедрой очень интересный человек – крупный масштабный ученый академик Александр Сергеевич Павлов. Не знаю почему, он сразу взял меня под свое крыло, и по сей день сохраняется патерналитет. Александр Сергеевич немало способствовал нашему культурному развитию. Но при финансовой доступности культурных и питейных заведений была оборотная сторона этого процесса – дефицит бюджетов и проблема, чтобы достать билеты в хороший театр, на хороший концерт. Александр Сергеевич предоставил в наше распоряжение пачку своих бланков. А бланк академика Академии медицинских наук тогда ценился очень высоко. И письмо, написанное на этом бланке, открывало очень многие двери. У нас ни разу не было сбоев по этому поводу. Мы позволяли себе печатать письма такого содержания, допустим, директору Театра сатиры или директору цирка на Цветном бульваре Юрию Никулину: «Прошу способствовать организации посещения вашего театра на такой-то спектакль группы ведущих онкологов-радиологов Советского Союза». И вы знаете, в общем, обеспечивали. И мы посетили очень много театров. У нас висело расписание: за 4 месяца мы ни разу не повторились. У нас обычно было 4 дня культурных и 3 дня неких развлекательных в парке, кафе, еще что-то. И Москву я узнал тогда.

Вернемся к Александру Сергеевичу, к этой крайне интересной личности. Когда мы учились, это уже был пожилой человек, которому было под 70 лет. Потом, когда отношения с ним сложились более доверительные, товарищеские, он мне неоднократно рассказывал о своей жизни, это были беседы в Академии медицинских наук, в основном выборные сессии, когда шел процесс подсчета голосов. Все эти вещи длятся иногда до 10-12 часов вечера. Отсутствие, уход, мягко говоря, не приветствуется. Надо чем-то заниматься. Александр Сергеевич, сохраняя покровительство, рассказывал о себе. Он окончил медицинский институт в 1942 году, попал на фронт, после короткого обучения стал врачом танкового полка. Воевал под Сталинградом, потом на Курской дуге был тяжело ранен, потом демобилизован. Кстати, в боях он участвовал не в тылу, а врач танкового полка ехал в танке с экипажами. Танк был подбит, где он и получил тяжелое ранение, которое несколько изменило его судьбу. По возвращении он поступил в Институт рентгенорадиологии. И вскоре, в 1946 году, был приглашен в качестве научного сотрудника – потом он стал заместителем начальника по науке в спецлаборатории в Мавзолее имени Ленина 9-го Управления НКГБ СССР, где работал до 1960 года. При нем из эвакуации привезли тело Ленина с определенными проблемами, которые возникли из-за неаккуратного хранения, неправильного ухода во время эвакуации, участвовал в их устранении. Он участвовал во вскрытии и бальзамировании Иосифа Виссарионовича Сталина. При нем же Сталин был извлечен из Мавзолея.