— Про какую девушку?

— Которой нравился конторщик.

— Она вышла замуж.

— За конторщика?

— Не знаю.

— Ты за ней больше не ухаживал?

— Зачем? Она ведь не захотела со мной встречаться.

— Твоя правда.

Он молчал, глубоко задумавшись. Потом закрыл глаза и какое-то время лежал с опущенными веками. Несколько раз натужно вздохнул, будто ему не хватало воздуха.

— Слышь, папаша?

— Да, сынок.

— Не знаю, как тебе сказать… Вчера вечером, и сегодня ночью, и днем несколько раз… Мне хотелось… Знаешь, по малой нужде… Мне надо было… Я ходил к параше… Стоял там подолгу… И ничего…

— Так ведь неоткуда. В тебе же нет ни капли.

— Почему же хочется?

— По привычке.

— Да, наверно.

Вечером надзиратели принесли пять бифштексов с картофелем и салатом и белый хлеб. Они сменили воду в кувшинах и, уходя, забрали с собой нетронутый обед.

Заключенные не шелохнулись. Может быть, они спали, а может, так обессилели, что уже не реагировали на запах свежезажаренного мяса. Только Бота внимательно наблюдал за происходящим. Полуприкрыв глаза, он видел, как охранники обмениваются немыми жестами.

Когда они ушли, он приподнялся на локтях и всмотрелся в лица товарищей. Подвешенная к балке лампочка освещала их бледные, небритые лица и глубоко ввалившиеся глаза. «Получить бы хоть какой-нибудь знак с воли, — подумал он. — Тогда мы были бы уверены, что там все известно». Взгляд Боты задержался на лице Балинта. «С ним мы поторопились. Мальчика надо было пощадить». Потом возразил сам себе: «Нет. Он бы себя тогда мерзко чувствовал, а они взялись бы за него еще яростнее, решили бы, что он слабое нас и его легче сломить». Он снова лег. Стало чуть прохладнее. Теперь было приятно прижаться лицом к жесткой подстилке. И он уснул.

Утром проснулись рано. Начался день четвертый. Ванку подполз к Боте.

— Я хочу тебе что-то сказать.

— Говори.

— Наклонись ближе.

Печально улыбаясь, Ванку прошептал:

— По-моему, мне крышка.

— Ты что, спятил?

— Я помочился кровью.

— Когда?

— Пять минут назад.

— Тебе померещилось.

— Нет, не померещилось. Всю ночь меня тянуло помочиться. Но я знал, что это впустую. Так было и вчера. Сегодня утром я подошел к параше, и у меня вышли две капли крови.

— Не надо пугаться. Две капли — не беда.

— Я не пугаюсь. Но я подумал о мальчишке. Он ведь может рехнуться, если с ним такое случится. Он же совсем ребенок.

— Совсем он не ребенок. И ты прекрасно это знаешь.

— Все равно, он очень молод. Мы не должны были тянуть его с собой.

— А ты не подумал, как бы он себя чувствовал?

— Я бы ему объяснил.

— То есть сказал: ты слабак.

— Я бы сказал иначе.

— А как?

— Объяснил бы.

— Как ни объяснять, все это только бы деморализовало его.

— И все-таки мы должны подумать.

— А ты считаешь, что я не думал?

Пришли надзиратели, на этот раз без пищи и без свежей воды. Сообщили арестованным, что их вызывают на допрос. Они встали и медленно потащились к двери, поддерживая друг друга, цепляясь за стенки. С трудом спустились по лестнице, со стоном переступая со ступеньки на ступеньку, держась за перила и за стену. Лестница была деревянная, старая, со стертыми, скользкими ступенями.

Инспектор Себастьян Ионеску нетерпеливо ждал их в кабинете. Арестованные, поддерживая друг друга, остановились у двери.

Их качало, как пьяных.

— Да, — сказал Себастьян Ионеску, — выглядите вы прекрасно. Жаль, что я не могу выставить вас в витрине. Что вы хотите мне доказать? Мне! Или вы меня за сердобольного приняли? Ну вот что. Кончайте эту дурацкую комедию. А то я вас отдам в руки Сульфинеску. Вы ведь знаете, какой он несдержанный.

Ионеску говорил, делая короткие паузы. Арестованные слушали молча. Никто не произнес ни слова и тогда, когда он кончил.

— Я вас еще раз спрашиваю: прекратите вы или нет весь этот идиотизм?

И снова ему никто не ответил.

— Я вас предупреждаю, что могу отдать вас под суд за попытку к самоубийству.

Пятеро упорно молчали.

— Уведите арестованных. Верните их в камеру. Вот этого оставьте.

Он показал на Балинта.

Остальных погнали назад, в импровизированную камеру под крышей. Поднимались они наверх тяжело и долго. Мышцы ослабли и перестали слушаться. Колени подгибались, и не было сил их выпрямить. Они подтягивались, ухватившись за перила, и по лестнице скорее вползли, чем поднялись.