— Всё ли хорошо, Эжени? — спросил Анри в конце концов.

— Всё хорошо, — подтвердила я. — Настолько, насколько вообще может быть хорошо. Если бы не наш старичок-бурундучок — я не оказалась бы в Поворотнице. И не пережила бы все удивительные приключения прошлой осени и нынешней зимы. И они бы здесь тоже справлялись, как могли, и это бы привело, к чему привело, да и всё. Говорят, нужно быть благодарным вселенной за то, что она нам посылает. Так вот, я благодарна. Было непросто, но — в другом варианте ничего этого не было бы.

Вариант, что меня могли спасти тем летом в Хакусах, я просто не рассматривала. Наверное, если бы могли — спасли бы, и тоже ничего бы не было. Откачали, привезли домой, да и всё. И мы все бы как-то жили дальше. А живём в итоге так, как живём.

— Это что же, и за несчастья быть благодарным?

— А это уже как можешь. Моё личное несчастье привело меня к счастью. И к новым возможностям. Мы не знаем, что дальше, мы не видим всей картины. Поэтому — просто живём, и делаем, что можем, да и всё.

— Да ты философ, Эжени.

— Куда там философ, — усмехнулась я.

Столы в зале стояли не слишком близко друг к другу, но всё равно было видно и слышно, кто, где и что делает. Мне помнилось, что в выходные днём, да и в будни после работы сюда приходили семьи с детьми, сейчас же время было позднее, и за столиками сидели сплошь взрослые. Через проход от нас две пары отмечали серебряную свадьбу одной из них — весело и шумно. Поздравляли, смеялись. Много пили. Оттуда и раздался недовольный мужской возглас:

— А чё ты тут вообще?

Та самая стадия, когда язык ещё не отказал, громкости голоса достаточно, а в мыслях уже черт знает, что. То есть, что обычно ни за что не скажут, а в пьяном виде всё равно что само просится на язык. И кстати, мужик был из той самой пары, у которой праздник. С виду — обычный мужик, одет прилично, не из тех, кто сам по себе привлекает внимание. И видимо, ощущает недостаток, и таким вот образом требует. Встал из-за стола, покачивается, но требует.

— Сядь, Паша, — дёргала его за рукав джемпера жена.

— Да заткнись ты, — сообщил ей муж. — Чего это мне мясо холодное принесли? Это ж горячее блюдо, го-ря-че-е, — произнёс он по слогам. — Я это есть не буду.

Он показал на тарелку, в которой от поданного блюда оставался маленький кусочек мяса.

— Да ты уже почти всё съел, — отмахнулась жена. — И всё тебе нормально было.

— Где тут нормально, скажи? Ты тут где нормально увидела? — продолжал нагнетать обстановку мужик.

Подбежал парень-официант, который обсуживал их стол. Попытался выяснить, что происходит. Мужик вещал на весь зал про холодное мясо, его жена говорила, что всё в порядке и они уже уходят, и их можно рассчитать.

— Ты чего раскомандовалась? Куда рассчитать? Пусть заново подают, и чтоб как надо, — орал мужик. — Не твои деньги, ни копейки твоих денег тут нет, вот и заткнись! И глаза этому парню нечего строить, да? Или ты ему уже дала? Ах ты, сука, — он повернулся к жене и замахнулся на её.

Анри вздохнул, и следующая нецензурщина замерла у мужика на губах. Он запнулся на середине слова и плюхнулся обратно на диван с удивлённым выражением лица.

От входа уже быстро шёл охранник — парень лет восемнадцати.

— Что происходит? Вы чего тут? — но по нему было видно, что он вовсе не чувствует себя безусловно уверенным в том, что говорит и делает.

Отец Вольдемар уже бы в рожу дал, отметила я. И высказался о скудоумии, сквернословии и ещё о чём-нибудь подходящем.

— А ты кто вообще? Ты тоже с ними тут, да? — скандалист повернулся к супруге и выдал: — Он тоже твой хахаль, да? Ты тут с ними всеми?

Подошёл официант, принёс счёт.

Жена скандалиста взялась было за кожаную папочку, но мужик выхватил её.

— Не твои деньги, нечего тут! — открыл, посмотрел, прочитал раза три, наверное, и всё это стоя и пошатываясь, а потом выдал:

— А за холодное мясо я платить не буду, убирайте его отсюда!

И как возьмёт ту несчастную тарелку с последним кусочком, да как шваркнет её об пол! Во все стороны полетели куски фарфора и брызги соуса.

— Паша, да успокойся ты уже, хватит, поехали домой, вызываем такси, — увещевали его друзья.

Жена сидела с каменным лицом — видимо, понимала, что сейчас именно ей придётся всё это разруливать, и здесь, и потом ещё дома.