— Прекратить разговоры! — высокий капитан поднялся на крыльцо, отдал распоряжение старшинам: — Разбить контингент на группы. Суки, бабы, фраера и политики моются в первом проходе. Воры идут с беспределом, бандеровцами и прочими. Да! Да! Я имею ввиду тебя, пидор! И не задавай больше глупых вопросов.

— А если приставать начнут, гражданин начальник? — всё-таки не вытерпел пухленький блондин с накрашенными щеками.

— Сдавайся на милость победителя. В карцер хочешь?

Толпа загыгыкала, и молодой парень с московским говорком похвалил капитана:

— Бриткий служака. Такому палец в рот не клади.

— Ето ж он на Склочном побег расстрелял. Глянь-ка, бабы!

Из не достроенного толком корпуса тюрьмы привели десяток испуганных баб в длинных, пошитых из плотной мешковины платьях, и одинаковых синих телогрейках.

Глупо улыбаясь, они жались друг к дружке, не отвечая на солёные остроты.

— Это же — женщины! — пророкотал над толпой бас артиста Очаева, — Проявите великодушие, мужчины!

— Так ведь хочется, гражданин артист.

— С Кулаковой Дуней общайтесь, любезный. Ей и хамите.

— Надоело! Они и сами-то голодные.

Сортировка закончилась. Первая группа разделась прямо перед входом в баню, и зэки по одному исчезали за сколоченной из мощных плах дверью. В мойке каждый получал мыло. Холодной воды было вдосталь. Упоров мылся в самом углу, вместе со старым, похожим на спящего филина, адыгейцем. Рядом с ним костистый бандеровец положил на пол женщину с пятнами экземы на кривых ногах. Она уговаривала его не торопиться, шмыгая курносым носом, закатывая к низкому лбу черненькие глазки.

— Другим тожеть поспеть надо, — задыхался бандеровец. — Не то и самого оприходуют, — с нетерпения сноровисто подныривая под тех, кто успел закончить.

Зэки стояли над дёргающимися парами в очередь.

— Оставьте девушку в покое! — раздался за спиной Упорова голос Очаева.

— Я требую! Прекратите насилие, негодяй!

Ответ был с явной угрозой и пренебрежением:

— Заткнись, комендант, не то покойника сыграешь!

— Это дочь русского генерала. А вы — плебей! Грязный уголовник!

— Какая мне разница: я и генералу засадить могу. Хоть он и русский. Ложись, паскуда!

Упоров нехотя обернулся. Вмешиваться не хотелось.

Фиксатый жилистый зэк из сучьей группировки пытался повалить на пол испуганную. У неё тряслись губы, и она никак не могла произнести больше двух слов:

— Меня не надо! Меня не надо!

— Всех надо! — выскочивший из очереди чечен заломил ей обе руки. — Почему не надо?! Лучше, всех, что ли?!

— Отпусти её! — Упоров отшвырнул чечена к окну и, сплюнув под ноги фиксатому, попросил: — Ты тоже отпусти, ока же просит.

— Меня зовут Секач, — сказал фиксатый. — Запомни и не ищи на свой гудок приключений. А ты, лярва белогвардейская, не егози, иначе…

Короткий апперкот в печень прервал угрозу, раздался нечеловеческий рёв. Чечен прыгнул от окна на спину Упорова, но Очаев гневно оглушил его тяжёлой шайкой и загородил спиной девчонку:

— Восстаньте, люди! Не топчите святое!

Свалка началась, как в голодной собачьей стае: без обнюхивания и рыка. Каждый вдруг сразу нашёл себе врага по душе, с кем и сцепился, отчаянно напрягая все силы для победы над ним.

— Не трожь товарища Очаева, сучьё племя! — председатель колхоза «Путь Ильича» ударил исколотого с ног до головы зэка, пытавшегося разорвать Николаю Александровичу рот.

Упоров успокоился, бил выборочно, но наверняка, не оставляя никаких надежд попавшему на кулак.

Автоматная очередь отрезвила выплеснувшуюся злость.

— Скоты! — капитан обнажил ровную полоску зубов в яростном оскале. — Скоты, живущие скотскими инстинктами. Вон из бани!

Зэки молча пошли на выход и каждый, проходя мимо капитана, ощущал клокочущий в нём гнев. Построение началось часа через полтора, когда из караульного помещения вышел офицер, по-хозяйски оглядел заключённых, смахнув с рукава шинели пыль, поманил ладонью капитана:

— Происшествие, Владимир Николаевич?

— Драка, товарищ подполковник!

— Зачинщиков выявили? Поторопитесь!

И тут Упоров узнал его. Это был бывший начальник лагеря «Новый». Он загорел, манеры потеряли подчёркнутую хозяйскую убедительность, плавность, но в остальном Оскоцкий мало изменился. И как сопутствующее при нем остался памятный удар сапогом в лицо бросившегося за окурком зэка. Чёрный человек…

— Кто он теперь? — спросил Упоров у измазанного йодом хохла.

— Начальник режима на Кручёном. Гнилуха, каких мало…