Из бездны небытия, в которой он пребывал и которая казалась ему столь притягательной, его выдернуло препротивное и повторяющееся: 'хлюп-хляп-чма'. Странный звук необыкновенно раздражал и никак не прекращался.

Хлюп-хляп-чма, хлюп-хляп-чма, хлюп-хляп-чма.

– А, горячая зараза, – хриплое старческое ворчание заставило недовольно сощуриться.

Он любил начинать утро в тишине и одиночестве, но никак не под отвратное чавканье.

Недовольно сощурившись, он приоткрыл один глаз, чтобы собрать последние крохи душевного равновесия, когда увидел… его! Дед, забравшись с ногами на его рабочее кресло, умостил у себя на коленях не тарелку, а скорее таз, заполненный чем-то, похожим на червей в навозе, и склонившись над миской, прямо руками засовывал их в рот. Ну, наверное, в рот, ведь повязку старик так и не снял.

– Жрать хофу, – с набитым ртом, пробормотал он, – фил неф фепфеть! Фы ках? – поинтересовался старичок, даже не пытаясь осмотреть больного.

– Если я правильно понял, вы спрашиваете, как я себя чувствую?

Старик энергично покивал, но взгляда на Рэйна так и не поднял.

– Ну… я пока всё ещё не чувствую боли, – поделился он, – и я выспался, как это ни странно, – глубоко вздохнул он, опуская взгляд на свою грудь и руки, чтобы уже в следующий миг шокировано воззриться на Соль.

Там, где ещё вчера были сочащиеся сукровицей и гноем язвы, теперь была пусть и не ровная кожа, но покрытые тонкой кожицей болячки – но и это поражало. Пусть не все язвы закрылись, но то, как выглядели ещё открытые, ни шло ни в какое сравнение с тем, что было ещё ночью.

– Как такое возможно? – пробормотал он, прекрасно помня, что ему сказали, когда стало известно, чем именно его отравили. Эти язвы не заживут, чтобы он ни делал, процесс гниения плоти необратим.

Старик, казалось, даже не услышал его, а продолжал с упоением поедать то, что и едой-то назвать было нельзя. Рэйн так точно бы такое не стал есть.

Через минут пять старичок сыто откинулся на спинку кресла и блаженно прикрыл глаза, предварительно смачно облизав пальцы… Ну, а что ещё, если под повязку он по очереди засунул обе руки, почавкал, и достал их уже совершенно чистыми.

– Мать моя женщина, – блаженно протянул он, – как же ж хорошо…

После протяжно вздохнул, выдохнул и… захрапел! Захрапел так, что даже повязка на его лице начала вздыматься в такт дыханию.

– Соль, – осторожно позвал он, но реакции так и не последовало. – Соль, вы меня слышите? – ещё одна несмелая попытка провалилась.

Тогда Рэйн осторожно встал на ноги, наслаждаясь уже непривычным ощущением, что он может не боясь боли двигаться, и подошел к креслу, на котором ни о ком не заботясь особо, храпел старик. Он с интересом разглядывал тщедушное тело старца, думая о том, как должно быть ему непросто было всю жизнь с таким откровенно хрупким телосложением. Несмотря на свободную куртку и брюки, было видно, насколько он тощий и маленький. Одни ладони, привычно утянутые в перчатки, чего стоили. Мужчина с такими руками не то что меч не удержит – даже лук натянуть не сможет. Поймав себя на мысли, что ему весьма интересно посмотреть на лицо своего спасителя, он осторожно протянул руку и взялся за край повязки так, чтобы не потревожить сон старика. И когда он уже собрался откинуть её с лица, на его запястье сомкнулась крошечная, но очень сильная ладонь, и в тот же миг он встретился с прищуром необыкновенных аквамариновых глаз.

– Что, интересно? – нахально поинтересовался старик. – Это у вас так принято, что ли? То один рвется штаны с меня спустить, то теперь ты – повязку

– Я… – неожиданно Рэйн почувствовал себя пристыженным. Странное ощущение, давно не испытываемое им, и достаточно неприятное, как выяснилось. – Да, интересно, – всё же решил признаться он, не желая оправдываться.

– Жирно будет, – небрежно отведя его руку от своего лица, пробормотал старик, легко поднимаясь с кресла и стягивая перчатку с руки, чтобы так же небрежно коснуться предплечья Рэйна. И в тот же миг аланит болезненно скривился. – Хорош, а то шустрый больно стал. Обезболивать буду только ночью и то только пока не закрою все язвы, понял?

– Как вы это сделали?

– Сделал что? – взгромоздив уже пустой таз на рабочий стол Рэйна, спросил старик.

– Мне говорили, что процесс необратим.

– А, это, – отмахнулся целитель, – необратим, конечно, чем его обращать-то при нынешнем уровне медицины? Коровьими лепешками, что ли? Мир растерял знания Эйлирии, – тяжело вздохнул мужчина, – мир убил последних, кто их хранил, решив, что сильным мира сего хватит магии, а остальным – и подорожника. Но, – посмотрел он на Рэйна так остро, что мужчина невольно оробел, – порой и магия умирает в ещё живом теле.

В комнате возникла неловкая пауза, когда целитель заговорил вновь.

– Я спать хочу, – как всегда его желания были озвучены весьма прямолинейно. – Твой подчиненный хорошо готовит, не ожидал. Правда скажи ему впредь класть поменьше сонной травы – она горчит, а спать я хочу и без неё. Только продукты переводит.

– Это приготовил кто-то из моих ребят? – брезгливо скривившись, поинтересовался Рэйн.

– Ну, да, – покивал дед, – я ночью ему с бессонницей подсобил, сегодня он мне таз островной лапши притаранил, – хохотнул дед, – скажи ему… а, – отмахнулся дед, – лучше не надо, пусть думает, что подействовало. Готовит он вкусно и старался от души видать, так пусть продолжает, я не против, – пожал он плечами.