Вот только какой смысл спецслужбам мариновать профессионала на краю света? Здесь нельзя толком повлиять на историю, невозможно добыть серьёзную информацию, и совершенно некуда внедряться. Так что, отбросив столь маловероятную версию, я, в конце концов, спросил Расстригу в лоб. Откуда, мол, ты человече, да камо грядеши? И после некоторых колебаний мне удалось вытянуть из собеседника довольно простую историю.

Прозвище его оказалось не совсем точным. Расстрига собственно не был расстригой. В том смысле, что его никто не лишал сана, поскольку и сана он не имел. Кроме того, он вовсе не разочаровался в вере или в церкви, а скорее система сама отторгла его. Половину жизни он прослужил дьячком в монастыре. Когда же у монастырей отобрали деревни, а служители встали перед необходимостью кормиться собственными трудами, многие обители закрылись. Закрылся и монастырь Расстриги. Его товарищи разбрелись кто куда. Пристроились в другие монастыри, ушли в мир, а Расстрига, поразмыслив немного, отправился в Сибирь.

— Раз уж сподобил господь в мир вернуться, то захотелось весь его посмотреть от края до края. Посмотреть, понять.

Что же, желание легитимное. А мне оставалось только продолжить поиски.

Закончилось лето, наступил сентябрь, а у казённой экспедиции конь не валялся. Полковник Плениснер по-прежнему не спешил выдавать разрешения на промыслы. О причинах задержки люди говорили разное. Одни, как Окунев, считали, что командир домогается взятки, другие утверждали, что новый начальник просто не вошёл ещё полностью в курс местных дел, да к тому же слегка обалдел от такого наплыва людей. Некоторые считали, что чиновник осторожничал, боясь сделать неверный шаг на глазах людей императрицы. А времена действительно были такими, что можно было возвыситься или слететь с высоты в один миг.

Слухи прекратились, когда командир открыто заявил, что не выпустит ни одного судна, пока не отбудет секретная экспедиция. Логики в таком решении было не слишком много. Сколько людей не томи, а казенным от этого выгоды не будет. Не перебежит к ним народ. А секретность в океане бессмысленна. Некому там рассказывать о государевых изысканиях, некого предупреждать.

Купцы и промышленные ругались, писали жалобы, вылавливали флотских офицеров и пытались надавить на портовое начальство через них. Но молодые капитаны всё ещё свысока поглядывали на старожилов. Впервые попав на Дальний Восток и собираясь в плавание на Алеутские острова и Аляску, они считали ниже своего достоинства брать сторону местных мореходов, прошедших по этому пути не единожды.

А тут ещё добавились обычные для дальневосточного порта заморочки с погодой. То ветер устанавливался попутный, но вода низкая, а значит возрастал риск разбить корабли о бар в устье реки или посадить их на отмель. То, наоборот, вода поднималась до нужного уровня, но ветер мешал отойти от берега (вода в реке и поднималась-то главным образом за счет противного ветра). Старовояжные обычно ловили момент, когда благоприятные условия совпадали и уж тогда пробкой вылетали из устья, иногда догружая корабли на ходу, уже в открытом море. Но казённая экспедиция такой резвостью не обладала. Пока господа офицеры собирали команды и отдавали распоряжения, погода менялась и приходилось играть отбой.

Затем прошёл новый слух. Дескать, полковник наш поссорился со столичными капитанами. И только из-за их споров выход задерживается. Тут уж промышленники всерьёз роптать начали. А те, кого прикомандировали к государеву вояжу, ходили теперь по городу как гарантированные утопленники.

— Чего же тянут? — говорили они. — Ещё недельки две прождём, а потом такие ветры встанут, что в море вовсе не сунешься…

— Ветры и нужны, — бодро отвечал местным «невеждам» кто-то из молодых питерцев. Хороший ветер сам донесёт куда надо.

— Он может и попутный будет да зато студёный и бесноватый. Волну поднимет, лёд нагонит, паруса порвёт. Гиблое дело.

— Бог не выдаст, — отмахивались господа офицеры. — Донесёт и бесноватый.

На такую браваду старовояжные только рукой махали, а за глаза поругивали глупых казар. Промысловые вояжи отменялись, переносились на следующий сезон, артели распускались, мужики искали занятия на стороне. Но при всем при том на виновников заминки старожилы смотрели скорее с жалостью, чем с раздражением. Хоть и чужие корабли, а всё равно тоскливо, ежели такая красота без смысла в пучине сгинет. Да и людей жалко. Много тут таких прытких было, да мало осталось.

Как я и рассчитывал, расстройство промыслов позволило нам быстро добрать людей. Они удивлялись, конечно, что кто-то решил сколачивать команды в уже пропавший сезон. Но, как говорят, хозяин-барин, лишь бы не надул с оплатой, а там и трава не расти. Не ведали они, что я согласился бы и простой оплатить, лишь бы людей побольше набрать. Но простой в планы не входил и я поторопил товарищей.

— Сваливайте отсюда, — настойчиво посоветовал я Окуневу с Яшкой. — И чёрт с ним с разрешением. Всё равно сюда не скоро вернёмся. А к тому времени или ишак сдохнет или… впрочем, вы этой сказки не знаете.

— Начальник теперь уж точно никого раньше бригантины своей не выпустит, — согласился Окунев.

— Ну вот, а мне недосуг к нему подходы искать. Да и время больше не терпит. Хорошо, что вовремя догадались наши кораблики на плотбища перегнать. Небось не заметит никто ухода с других-то речек?

— Если сразу южнее взять, не заметят, — согласился Окунев. — А с таким-то ветром южнее и потащит.

Яшка кивнул. Потом улыбнулся. Он и отсюда без разрешения рискнул бы выйти.