Шрифт:
Если исторические или иные реальные примеры не приходят вам на ум, то с легкостью можно переключиться на гипотетические примеры. Сократу нравится такой подход. В «Горгии» он рассуждает о том, что было бы, появись он на Агоре с ножом, похваляясь при этом, что жизнь каждого теперь в его власти. (См. главу 8.) Он лишь выдумывает; однако фантазия служит иногда более эффективно, чем любой исторический случай. Несомненно, какое-нибудь правило порой действенно применяется в практике, даже если под него не подпадают гипотетические ситуации. Возможно, ситуации такого рода вообще никогда не возникают. Но если принцип не выдерживает подобного провокационного тестирования, то его надо дорабатывать. Его шаткость выявляется посредством стратегии, которую более формально называют reductio ad absurdum. Давайте вновь обратимся к примеру, который рассматривали ранее.
– По моему мнению, Первая поправка неприменима к порнографии.
– Почему?
– Потому что Первая поправка защищает только свободу политического высказывания.
– Бесспорно, политические высказывания важны. Но давайте представим, что правительство соберет совет цензоров и начнет сажать в тюрьму людей, чьи литературные произведения будут сочтены большинством членов совета безвкусными.
– Это просто смешно, такого не может быть.
– Разумеется. Но давайте просто внесем ясность: такой случай нарушил бы Первую поправку?
– Вероятно, нарушил бы.
– Кроме того, несложно представить себе случаи, когда суждение о плохом вкусе вообще не затрагивает политику, не так ли?
– Конечно.
– Но если дело обстоит так, то, значит, Первая поправка защищает свободу не только политического высказывания.
– Похоже, в некоторых случаях так и есть.
– А в каких случаях?
Смена политики. Люди часто провозглашают принципы, которые кажутся им верными, но в своих примерах неосознанно придерживаются определенной политики, поддерживающей эти принципы. Такую защиту с полным основанием следует считать неосознаваемой, поскольку человек, считая, что политика здесь ни при чем, вдруг начинает проявлять совсем иные реакции, если курс вдруг меняется на противоположный. Кроме того, его реакция может становиться иной в зависимости от того, симпатичны ли ему или, напротив, несимпатичны персонажи из приводимого примера, являются ли они членами его собственной группы или принадлежат к другой группе, и т. д. Вот хорошая сократическая привычка: рассуждая о том, как поступают ваши друзья, стоит представить себе, что точно так же ведут себя и ваши враги, а если речь идет о врагах, то вообразить, что то же самое сделали бы и друзья. Сократические вопросы как раз тянут за эти ниточки.
– Проблема этого фильма в политике. Фильмы не должны быть политическими.
– Ваши чувства мне понятны. А помните тот вестерн, который мы смотрели в прошлом году и который нам так понравился?
– Конечно.
– А припоминаете момент, где герой произносит памятную речь, когда дилижанс отъезжает?
– Замечательный момент.
– Не знаю, как вам, а мне показалось, что отчасти эта речь хороша вот почему: герой высказал в ней как раз то, что мир должен был услышать. Понимаете, что я имею в виду?
– Безусловно.
– Но, вероятно, нашлись люди, которые сочли, что это политическая речь.
– Вполне возможно.
– И вы понимаете, по какой причине: ведь в своей речи герой высказал идею, ненавистную им по политическим основаниям.
– Точно! Ну и идиоты!
– Допустим. Тем не менее нельзя ли сказать, что мы имеем дело с фильмом, который является в некотором смысле политическим, но при этом остается классным?
– Да, он был отличным.
– Получается, никак нельзя утверждать, что хороший фильм не может быть политическим. Должно быть, за этим утверждением кроется нечто большее.
– Похоже на то.
Или давайте представим себе юридический спор о нуллифицирующем вердикте суда присяжных – судебная практика, когда присяжные считают обвиняемого по уголовному делу виновным, но голосуют за его оправдание, поскольку считают применяемый закон несправедливым.
– Я поддерживаю нуллифицирующий вердикт присяжных.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что долг присяжного – не поддерживать несправедливые законы и оправдывать людей, которые по этим законам подвергаются наказанию.
– Понимаю. Однако сотню лет назад присяжные в южных штатах иногда пользовались этим принципом, чтобы оправдывать подсудимых, которые линчевали чернокожих. Справедливо ли это?
– Конечно, нет, это ужасно.
– Но разве у тех присяжных не было обязанностей, о которых вы говорите сейчас?
– Я вовсе не это имел в виду.
– Хорошо, извините. Тогда что же вы хотите сказать?
Естественно, ход рассуждений может быть и обратным.
– Я категорически против нуллифицирующего вердикта жюри.
– Что вы имеете в виду?
– Я говорю о том, что присяжные обязаны следовать закону вне зависимости от того, что они о нем думают. Нельзя освобождать виновных от ответственности только потому, что присяжные не согласны с законом, который устанавливает наказание.
– Понимаю. Однако пару столетий назад присяжные в северных штатах обращались к нуллификации для того, чтобы избежать вынесения приговора людям, помогавшим беглым рабам с Юга. По-вашему, это правильно?
– Я не могу осуждать такие поступки. Да и никто бы в наше время не стал их осуждать. Но это явно не то, о чем я говорю.
– Хорошо, извините. О чем же вы на самом деле говорите и как нам отделить один случай от другого?
Смена перспективы. Принцип можно оспорить, задавшись вопросом о том, как восприняли бы его люди, находящиеся в другой позиции. Подобная тактика особенно полезна в дискуссиях об этике. Рассуждая о том, как правильно поступать и как достойно жить, легко впасть в соблазн эгоизма или недальновидности. Иногда его удается преодолеть, взглянув на вещи глазами другого человека или другой эпохи.
Возьмем в качестве примера адвоката, представляющего клиента в какой-то тяжбе. Противник клиента хочет нанять того же адвоката, чтобы тот защищал его в другом деле, не имеющем отношения к первому. Речь идет о больших деньгах, и адвокату нужно решить, соглашаться ли с поступившим предложением.
– Похоже, конфликта интересов здесь нет.
– Почему?
– Мой клиент полагается на мою лояльность. Я остаюсь лояльным. Эти два дела не имеют никакого отношения друг к другу. Между ними нет ничего общего.
– Понимаю. Но поставьте себя на место своего клиента. Вы не удивились бы, узнав о том, что ваш адвокат работает и на вашего противника?
– Ну, вероятно, да, удивился бы.
– А вы ожидали бы, чтобы вас по крайней мере уведомили об этом?
– Пожалуй, ожидал бы.
– И вы по-прежнему уверены, что здесь нет конфликта интересов?