– Это потому, что я чувствую себя совершенно чужой среди незнакомых мне людей, буквально не вписываясь ко двору. Особенно, когда они начинают болтать о всякой чепухе, лишь бы с умным видом поддержать меж собой светскую беседу.

– Это и есть наивысшее искусство идеального поведения в обществе, мисс Эвелин! – служанка тоже не сдавала своих позиций, пока её пальцы очень быстро расстёгивали ряд мелких пуговок на спинке светло-серого платья упрямой барышни. – Болтать всякую чепуху, чтобы она при этом выглядела утончённой светской беседой.

– Если бы ты вслушалась в контекст подобных бесед, Лили, то ничего утончённого там не услышала. Может у взрослых бывает и проскальзывает что-то близкое к серьёзным обсуждениям, но, когда между собой начинают болтать юные леди – это же просто превращается в жутчайшую пытку для ушей. То по часу во всех деталях разбирают, какое у кого платье и где его шили, то сколько раз в их сторону посмотрел тот или иной молодой человек… А если у кого-то в ближайшие месяцы намечается свадьба, это всё… пиши пропало. А как при этом раздражает их напыщенный цинизм! – девушка в этот момент нагнулась над умывальником и принялась очень-очень тщательно намыливать лицо и шею кусочком душистого мыла. Уже через несколько секунд она стала походить на смешного котёнка, сильно-сильно жмурящего глаза под щиплющими пузырьками мыльной пены. – «О, вы слышали, у Пэтти и Пола будет ребёнок! Я так рада за них!» - и это после того, как до их свадьбы все только и делали, что обсуждали, почему это Пэтти вдруг выходит замуж, ведь она такая неказистая, сутулая, косая на один глаз, да ещё и прихрамывает с детства, потому что умудрилась на какой-то свой день рождения упасть с безобидного пони и сильно ушибить от удара о землю таз. А я так когда-то мечтала поскорее вырасти, чтобы в коем-то веке избавиться от возможности выслушивать подобные сплетни раз и навсегда!

– Боюсь вас огорчить, мисс Эвелин, но большинство разговоров взрослых женщин мало чем отличается от девчачьих. А теперь вытирайтесь и садитесь за стол! Сейчас ещё принесу сырного пирога и горячего чаю. Видите, до чего вы меня довели. Мне уже который день приходится через несколько часов после окончания обеда выпрашивать на кухне оставшиеся порции еды! Практически тягаю со стола господские объедки! Вот уж никогда не думала, что однажды доживу до подобного позора.

Опять поправив на девушке неновое дорожное платье из сизого муслина и с помощью специального крючка ловко застегнув на нём все-все пуговки, Лилиан вскоре вышла из каюты за обещанным кушаньем, не забыв оставить прощальное напутствие, невыполнение коего могло стоить кое-кому как минимум двухчасовой лекции из весьма занудных нотаций. Как бы Эве до этого не хотелось просто лечь на постель и просто закрыть глаза, ей всё же пришлось выполнить приказ служанки буквально через нехочу. Как никак, но фрукты хотя бы освежали, а не падали на дно желудка тяжёлыми кусками, как это бывало с пережаренными кусками далеко не сочного стейка или тушеной речной рыбы с сомнительным душком. Откуда здесь вообще взяться здоровому аппетиту?

Правда губы девушки неосознанно растянулись в довольной ухмылке, стоило только вспомнить первые дни их изнурительного плаванья. Как Софи, Клэр и Валери тогда в прямом смысле приросли к своим кроватям в обнимку с тазиками, охая и ахая при каждом незначительном повороте парохода, как те принцессы на горошинах. А когда им предлагали подкрепиться сухарями с маслом и луком (единственным блюдом, которым можно было питаться во время морской болезни), то закатывали такие истерики, будто их просили выйти на палубу в одном исподнем.

Зато, когда через какое-то время они-таки оклемались и наконец-то вышли на свет божий из своих кают, их невозможно было узнать. Всё такие же высокомерные вертихвостки и языкастые язвы, коими они ходили почти всю свою сознательную жизнь по твёрдой почве, словно никакая хворь их не валила с ног и не укладывала неподвижными штабелями на казённые кровати. А ведь Эвелин даже тайно надеялась, что если морская болезнь их и не сведёт в могилу, то хотя бы продержит в лежачем состоянии до конца всего путешествия. Конечно, думать о таком – очень и очень плохо, а порой даже грешно, но всё же…

Она поднялась на палубу второго яруса, когда, по её личным подсчётам, до прибытия в порт Гранд-Льюиса оставалось где-то около получаса. На голове вновь красовалась старая соломенная шляпка с широкими полями и плоской тулью, на руки пришлось нацепить тоже далеко неновые митенки из потемневших под тон платья когда-то белых кружев. В одной зажатой ладошке – вышедший из моды зонтик от солнца, в другой – дряхлый саквояж, чей возраст, как видно, уже давным-давно переплюнул возраст собственной хозяйки. Но что поделать, если это был единственный предмет из личных вещей Эвелин Лейн, который она не могла доверить ни одному носильщику в мире. В нём находилось всё самое ценное и только необходимое, то, чем девушка дорожила на протяжении последних лет и что с такой бережностью собирала в дорогу в уже забытый город своего отрочества.

Хотя в тот момент мысли о слабом замке саквояжа и о сложенном в нём скарбе улетучились подобно угольному дыму пароходной трубы, подхваченному порывистым вихрем морского ветра. Глаза не верили увиденному, а точнее, тем резким переменам в окружающем пространстве, которые она пропустила за последние часы.

«Королева Вирджиния» держалась безопасной глубины от береговой линии графства Моссвудшир и будто не спеша, совершенно никуда не торопясь, шла к своей намеченной цели. Открывшийся пытливому взору захватывающий вид, казалось, больше походил на красочные картины художников импрессионистов или цветные иллюстрации из книг со сказками про дальние экзотические страны. Вода у берега выглядела абсолютно прозрачной, практически неестественно ярко бирюзового цвета с гранёным преломлением поверхности от лёгких волн и сверкающих на них брильянтовых бликов солнечных зайчиков. Будто её равномерно смешали с какой-то ядовитой краской и разлили вдоль всей границы побережья. Изумрудная листва раскидистых крон необычайно высоких деревьев ошеломительным украшением оплела неровный барельеф выступающих в океан мысов, чередующихся либо стенами из скальных утёсов, либо протяжными полосами из мягкого золотого песка. Казалось, она тоже сверкала на солнце всеми оттенками зелёного бриллианта, именем которого и был назван архипелаг, окруживший ломанным полукольцом почти всю южную границу материка.

Это было царство чёрного золота, именуемого в простонародье кофе, какао и чаем, где господствовала во истину щедрейшая родительница – мать-земля экзотических фруктов, овощей и прочих злаковых культур, не способных произрастать где-либо ещё. Царство непроходимых джунглей и болот, кишащее опасными насекомыми и далеко не безобидными рептилиями. Здесь невозможно было спать (и не только по ночам) без маскитных сеток и раскуренных по жилым помещениям благовоний. Постоянная жара даже зимой, высокая влажность воздуха и нещадный климат, который не всякий смертный способен выдержать без тяжёлых последствий для своего здоровья. Но именно здесь самые дальновидные и предприимчивые рвачи сколачивали свои многомиллионные состояния за считанное время. И именно отсюда во все уголки Эспенрига (а иногда и за его пределы) растекались товарные пути по импорту ароматных напитков, душистых специй, тростникового сахара и редких растительных масел. И как раз здесь обосновались самые праздные жители страны, которые ценили каждую пройденную минуту неустойчивого в этих краях времени, с точностью до последней секунды распределяя его на работу и соответствующий отдых. А уж что-что, а отдыхать тут умели на славу.