Терранс опускается в кресло, откидывается на спинку, глаза его сплошные, затянутые пеленой, больше не видят комнаты.

Они на приёме у Императора. Вот он протягивает Елене Харат бокал вина, улыбается ей левой стороной лица, он умеет это делать — выбирать стороны.

Он смугл, не признает моды и волосы его на дикарский манер заплетены в косу. Серая аюба без рукавов, поверх чёрной рубашки с высоким воротом и острые серебряные запонки. Терранс терпеть не может приёмы, но он недавно вернулся в столицу и его интересуют последние сплетни и слухи.

— Что вы ему такого сказали, Елена? — спрашивает Терранс и косится на серебряную мантию Его Императорского Величества в окружении черно-красных мундиров гайолемов. — Он чуть не убил того мальчишку с подносом. Вы видели, как его отравят?

— О, нет, авар, вы не тот человек, который будет травить кого-то. Некрологи напишут: долго и тяжело болел в последний год, да примет Творец его душу.

—Вы это серьёзно, Елена? Вы только что подставили меня?

— Да, Терранс, теперь бойтесь, — говорит Елена, её дыхание сбивается. — Каждый день и каждый час, как я боюсь, бойтесь и ждите, когда они придут за вами. Я видела. Видела, как будет гореть ваш дом над обрывом, уходящий корнями в белую скалу.

Терранс слышит как стучит сердце и чувствует её страх.

В этот лунный час небо над Дерентом красное, глухое и пыльное. За городскими стенами из красного камня лежит красный песок, стоят розовые мраморные колонны, подпирающие прошлое.

За окном Императорского Дворца лежит площадь Часовых Башен, белый прямоугольник в обрамлении синих крыш, а за стенами дворца призывно колышется синий океан листвы.

Яблони.

Красный и синий. Император любит синий — цвет ринну. Почти все узники, приговорённые к смерти, ждут весны.

— Отцу не стали рубить голову, его повесили, — говорит Елена. Терранс не видит её лица. — Меня Император тоже хочет повесить на этой площади, не удивлюсь, если он выберет канун равновесия. Это так символично, отцу бы понравилось.

Она делает глоток.

Что он знает о ней?

Елена Харат, дочь последнего провидца Аррана, Евгения Харата. Её огромный городской дом в ведду всегда пуст. Она отпускает слуг, застилает мебель чехлами, даже останавливает часы. В ведду всегда очень жарко, от жары она сходит с ума и лезет на стены, видения преследуют её, она не может спать и прячется, забивается в щели, в подпол, как мышь. У неё появляется чувствительность к свету, во сне она бредит и говорит на разных, мёртвых языках. Терранс уверен, что это память корней не отпускает её.

— Последнее, что отец сказал мне: ты не представляешь, какой ценой нам далась здесь жизнь, — говорит Елена.

Она поворачивает голову и смотрит на него, но Терранс все ещё не видит её лица, оно словно скрыто от него пологом тумана.

— Хотите узнать, что случится? — спрашивает Елена.— Если бы я только могла вам объяснить, показать вам ваш дом, показать то пламя, в котором вы будете гореть. Но одно я вижу отчётливо, Терранс, именно вы станете следующим Императором Дерентии.

Терранс открывает глаза. Он снова в своей спальне. Ладонь касается круга и свет гаснет. В солнечной темноте он часто моргает и щурится, холод изнанки сгущается и течёт меж пальцев.

Он открывает верхний ящик стола, достаёт оттуда кожаные перчатки и надевает.

Никто не может помочь ему принять решение.

Никто не может погасить то пламя, в котором он горит.

На часах четверть третьего дан сол.

Терранс лен Валлин в западном крыле дома, в своём кабинете. Каттери видит его. Одетый во все чёрное, отец стоит у окна, заложив руки за спину, голова наклонена к плечу. Он слушает. Серебристые стрелки двигаются за стеклом часов. Окна распахнуты, солнце заливает лакированный паркет, придавая дереву оттенок красного кахорского, переливающегося в бокале. Посреди кабинета на металлической треноге стоит глубокая мраморная чаша, на внутренних стенках чаши вырезана карта Алькаана. Корешки книг язвят позолотой. Феррис лежит у холодного камина, положив голову на лапы, уши растекаются по полу. Терранса лен Валлина окружает глухая тишина дома, о которую вдребезги разбивается шум живого, весеннего сада.

Терранс ждёт.

Каттери смотрит на отца и тоже ждёт.

Теперь она слышит, как Творец, знает, как Маат, видит, как тот, кому даны глубокие, изначальные корни. Здесь и сейчас, Каттери знает о своём отце многое. Ей открылась его жажда власти и ненависть к матери. У этой ненависти глубокие корни, но истоки ее скрыты в темноте. Но еще более отчетливо Каттери видит его вину и гнев. Теперь она знает, как сильно Терранс мечтает снять со стены портрет мертвой жены. Знает, что когда-то давно, он выбирал жену, как после выбирал раму к ее портрету, по цвету глаз и оттенку кожи. Она была для него просто оболочкой. Живым инкубатором, чтобы выносить плод. Как часто глубоко внутри Терранс был рад, что дочь слепая и не смотрит на него материнскими, зелёными глазами. Хотя и знает, что это невозможно, ведь в проекте конфигураций, который он создавал для её оболочки, глаза Каттери должны были быть голубые, как и у него.

Там, где отцовские чувства пробивают брешь в стене убеждений, где проступает раскалённая лава сомнений и начинается отчаянная попытка убедить себя, что он в ответе за весь мир, там Каттери видит начальную стадию фрагментации, когда-нибудь она приведёт к разрушению его личности. Сильнее всего она ощущает его ужас, он просачивается со всех сторон, как холод изнанки и сдавливает грудь, от мысли что его дочь умирает, Террансу тяжело дышать, ведь вместе с ней умирает и его надежда.