– А дедушка разрешил тебе взять лодку? – спросил «Аттенборо»

– Конечно! Мы с ним и поплывем.

– Ну маа-ам! – возмутился белобрысик, - мы ведь со взрослыми!

Появился наш прадед, сумрачный, с застывшим лицом. Он был в обычной одежде, но на голове у него я с удивлением приметил какую-то топорщащуюся нашлепку, имитирующую прическу древних могавков.

– Пусть остается. Места не хватит, - строго сказал он колеблющейся мамаше и, секунду помедлив, столкнул с берега лодку, - Люка, Берт, быстрее!

Первым в лодку полез подошедший испуганный пожилой мужчина, в котором я смутно признал дедушку Роберта – бабушкиного мужа. Лоб его стягивал кожаный ремешок, за который были наспех засунуты несколько орлиных перьев. Потом в лодку сел дядя Люка. После них прадед бережно подсадил в лодку Анри и сел сам.

– А где твой брат? – вдруг спохватился прадед и опустил двухлопастное весло.

– Родители забрали его днем в лес. Папа решил, что во время землетрясения нападали кедровые шишки.

– Не переживай, отец, кровь сама о себе позаботится, - глухо пробормотал дядя Люка и, забрав у дедушки весло, торжественно и скорбно принялся грести.

– Привезите и мне сокровище! – завистливо закричал белобрысый пацаненок им в след. Анри радостно помахал ему. Последнее, что сняла камера, прежде чем отвернуться, это как дедушка Берт вынул одно из перьев из-за своего ремешка и воткнул за ухо моему брату.

Предпоследняя запись была зловеща и грозна. «Аттенборо» снимал, прячась за каким-то валуном. Голос его снова дрожал и срывался, но уже не от возбуждения и шока, а от страха. На берег опустились глубокие сумерки, освещаемые только пляшущими языками факелов в руках индейских женщин.

– Это что-то чудовищное – неразборчиво шептал «Аттенборо», - Конечно, я опасался реакции местных аборигенов, но никак не ожидал, что и Гюллен поддастся этому безумию. Они совершенно спятили! Все! Спустя пару часов после начала… паломничества… лодки стали возвращаться. Пустые. Все! Их просто течением прибивало к берегу… десятками. Последним уплыл зять Гюллен, муж малышки Элоиз. Я ожидал, что поднимется паника, но аборигены вели себя так, словно все идет, как и должно. Беспокойством были охвачены только проживающие на вилле, и я в том числе. Все, кроме Гюллен, которая молча стояла в стороне. Мы рассчитывали на ее поддержку, ведь она осталась старшей в доме, после того как лодка старого Редпетаса тоже вернулась. Мы как раз решали, кто поедет за помощью, когда пришли деревенские женщины, окружили Гюллен и стали обвинять ее в нарушении какого-то договора. Местные прекрасно владеют английским языком, но перебранка была на мохаукском, который я еще плохо изучил. Сначала Гюллен была спокойна и уверена в себе, а потом начала озираться и звать дочь. Оказалось, что дочь успела забрать машину и сбежать со своим младшим мальчишкой. Жаль, что я не догадался сделать то же самое, потому что вскоре после этого началось настоящее побоище. В аборигенок словно дьявол вселился, и они… В общем, сейчас они заняты тем, что стаскивают в одну из лодок тела. Они не пожалели даже детей. Может быть, на вилле спасся кто-то еще, прячется, как и я, но я не собираюсь проверять это. Конечно, тяжело оставлять здесь мои труды, но главная запись со мной. Так что, как только они разойдутся, я покину свое укрытие и сделаю ноги.

Последняя же запись была без комментариев. Слышалось только тяжелое сиплое дыхание за кадром. Впрочем, глядя на то, что было заснято на последних минутах, я не удивился, что у словоохотливого историка не осталось слов.

Была ночь. Озеро снова бурлило и кипело, но на этот раз еще и испускало какое-то призрачное болотное свечение. Возникший при свете солнечного дня остров вновь опускался под воду. На опустевшем берегу в зеленоватых отсветах четко вырисовывались четыре зловещих мужских силуэта, а напротив них еще один – коленопреклоненной женщины. Молчаливую сцену прервал звук едва различимых шагов, тихий вскрик и глухой удар. Камера откатилась, некоторое время снимала валун, за которым прятался «Аттенборо», после чего оборвалась и больше не возобновилась.

…

Долго я сидел, сам не свой, глядя в темный экран видеокамеры. За окном сгустились глубокие сумерки. Дом был погружен в тишину. С берега, еще совсем недавно оглашавшегося бодрыми песнями и звуками рубанков и стамесок, тоже не доносилось ни звука. Я отложил камеру и при свете огонька зажигалки вышел из нашей с братом комнаты.

Бабушка ждала меня в гостиной, сидя на том самом диванчике напротив картины. В колеблющемся свете свечей фигуры на полотне словно оживали – хмурили брови, скалили зубы, злобно щерились.

– Садись, внук, - произнесла бабушка после продолжительного молчания и похлопала рядом с собой по коже дивана, - это длинная история.

Я покосился на диванчик, но не двинулся с места и уселся прямо на пол у входа, скрестив по-турецки ноги и облокотившись на стену. Бабушкины губы в ответ дрогнули в горькой усмешке.

– Это очень давняя история, крошка Пьерри. Когда-то давным-давно в лесу, неподалеку от тихого живописного озера обитало большое индейское племя. Это был удачливый и счастливый народ. Охота, рыбалка, торговля с соседними племенами и отсутствие войн - все благоволило его процветанию и росту. Но однажды пришла беда. Неведомая болезнь поразила всех мужчин племени – от мала до велика. Один за другим они не могли подняться, скошенные лихорадкой и чудовищными гниющими язвами на телах. Охотиться и рыбачить они больше не могли, и, несмотря на все усилия женщин, пытающихся их заменить, племя начало голодать. Шаман племени – один из четырех старейшин - из последних сил добрался до берега озера и начал бить в свой барабан, пытаясь войти в… каренна… по-нашему - в сновидение, чтобы испросить совета и помощи высших сил. Это был Кархаконха – Ястреб – твой далекий прадед.

Бабушка кивнула на картину, и я сразу понял, о ком она говорит. Он стоял по центру – могучий и суровый, с массивным барабаном в руках.

– Но он был болен и слаб, а потому его не услышали светлые индейские духи. Зато услышал кое-кто иной. И явился на зов, выйдя из озёрных вод. Корявая фигура, заросшая густыми водорослями и тиной, сказала, что знает беду, постигшую племя, и готова помочь, но за спасение придется заплатить.

«Чем заплатить?» - спросил Ястреб, готовый сию секунду отдать собственную жизнь за жизнь племени.