— Пять?

— Рубль! Вы — не вице-губернатор, с вами я не намерен торговаться. Сосуды с Энергией получите без ограничений. С ними вы, не слишком усердствуя, изготовите и сорок, и шестьдесят листов в день. Шестьдесят рублей в рабочий день… Сравните, сколько вы получали на кафедре в Ново-Йорке?

— Признаюсь, меньше.

Тышкевич достал из саквояжа листки бумаги и принялся их заполнять.

— Сейчас скрепим наш договор. Он — в ваших интересах. Как только вручу вам первый чек, задумаетесь: чем больше бумаг, тем больше денег. Пусть мы, русские, для вас «страшные», но зато держим слово и не отличаемся скаредностью.

— Питание…

— А также услуги прачечной — за счёт Львовых. Если угодно, пропишу отдельной строкой.

— Извольте… — Линк вздохнул. — Возможно, оно к лучшему. Скрываться под фермерской личиной в забытой Богом глуши — не слишком радостное занятие.

— Как вы назвали поляка?

— Гжегож Бженчишчикевич.

— Называйте по буквам… — Тышкевич старательно скрипел пером. — Память у вас и вправду отменная. Я бы под страхом отлучения от церкви не запомнил бы и не произнёс этот ужас.

Через неделю в Деревянск прилетели ещё четверо гвардейцев из княжеской армии, в их числе — менталист-дознаватель. С той поры штабс-ротмистр с Искровым вернулись к привычному ремеслу телохранителей.

Анастасия, чьему присутствию в этой сравнительно безопасной миссии граф был несказанно рад, с ним практически не общалась. Когда Линк создавал пяток-другой очередных страничек, она запиралась с ними в своей комнате, выпадая из жизни на добрый час. Как объясняла, ей нужно время, чтоб запечатлеть их с фотографической точностью. Затем войти в самый глубокий транс, чтоб передать изображения в родительский дом в Торжок. Потом — выход из транса.

Пребывая в таком режиме и отводя всего лишь часов шесть на нормальный сон, княжна исхудала. Казалось, на лице сохранились только огромные глаза и по-прежнему пухлые губы. Почему отец не прислал ей в помощь другого связиста, Тышкевич терялся в догадках.

Однажды, когда начали работу над учебником математики для четвёртого класса, и Линк вручил титульную страничку с единственной фразой по-польски — Podrecznik do matematyki dla klasy czwartej, граф не удержался и спросил её:

— Нужно ли так работать на износ? Вы совсем осунулись взаперти. Когда выходите из транса…

— То всё равно остаюсь наполовину в тонком мире, — она поправила распущенные дурно причёсанные тёмные волосы, со вздохом глянув на секущиеся кончики. — Себя запустила. Выгляжу точно ведьма. Предупреждала: связистки — плохие наперстницы и подруги.

Даже мылась она в тазике. Лицо неделями не знало косметики.

— Вы — очаровательная…

— Ведьма?

— Если не употреблять это слово в бранном значении — да. Творимая вами магия обычной девушке неподвластна.

— Значит, магия вернёт меня в нормальную форму. Потом. Когда придёт время станцевать с вами обещанный танец. Сейчас я снова удалюсь к себе и запрусь. Отец более не доверяет никому. Даже военным связистам, скованным плетением хранения тайны.

Они беседовали в кабинете вице-губернатора, превращённом в некий общий зал и столовую. Периодически Искров, как оказавшийся наиболее хозяйственным, шёл к рыночной площади у реки, где поймали Линка, закупался продуктами и нёс в небольшой ресторанчик неподалёку, где повара под его неусыпным оком готовили. ТакТышкевич свёл к минимуму угрозу отравления.

Как только Львова ушла, в беседу вступил менталист Порфирий Михайлович, отставной статский советник, на пенсионе вступивший под великокняжеский штандарт.

— Хорошая девочка. Ей бы на балах блистать, порхать в своё удовольствие да мужа присматривать. Нет же, торчит в американской глухомани как одержимая, — не услышав возражений Тышкевича, что именно от прелестей светской жизни княжна сбежала на казённую службу, он продолжил: — Только вот замечу, Виктор Сергеевич, в нашем подвижническом труде есть огромный изъян. И Львова — часть его.

— Потрудитесь объяснить!

— О, какой горячий молодой человек! — затряс седыми бакенбардами Порфирий Михайлович, удерживая смех. — Неравнодушны, поди… Ладно, слушайте. Польский ваш пан Гжегож видел страницы учебников… полвека назад, верно? Линк извлёк их из памяти пана, с давно забытыми подробностями. Искренне скажу: виртуозно исполнил. Однако же память человеческая — не фотографическая пластинка с серебром. Что-то поляк мог не так записать себе в голове, и Линк не святой. Теперь он достаёт полученное от пана уже из своей головы. Сам, с моей помощью и, надеюсь, с Божьей.

— Он — тоже не фотографическая пластинка, — уловил суть Тышкевич. — Как и Львова.

— Которая трудится аки бурлак на Волге, совсем себя уморила. А она запоминает страницу как картинку, ибо польский не понимает. Раз. Передаёт в тонкий мир. Два. Некто в Торжке принимает, это четыре. И переносит на бумагу — пять. Вы не ослышались. После Линка — пять превращений. Не считая того, что с польского надо ещё перевести на русский, даже в польских губерниях этот язык всё меньше звучит, ныне там больше русского. Шесть.