Связистка, передав это требование, сообщила, что из-за волнений по поводу массовой гибели людей в Веракрусе папа строго-настрого запретил устраивать бойню в Санта-Катарине. Ничего личного не приписала, она — в Торжке, под крылом отца и Великой Княгини Екатерины, та явно настроена против Виктора Сергеевича, он — всего лишь «походный друг», никак не пара для дочери.

Без Анастасии мучило одиночество. Пантелеев, с примерным терпением дождавшийся появления группы Тышкевича, никак это одиночество не развеял.

— Надо идти самим! — убеждал он, призывая, в первую очередь, вытащить польского учёного, а уж потом чинить расправу над боярским кланом. Например, используя Красотку как пропуск. Мол, у меня проблема с домашним животным, не поможете ли?

С ней не получилось. Вернувшись с объезда в дом на окраине Монтеррея, снятый для отряда гвардейцев Львова, Виктор Сергеевич услышал всполошенные крики. Предчувствуя очередные неприятности, помчался в хозяйственную пристройку, в подвале которого томилась инопланетная пленница.

Тышкевич спускался к ней часто. Не потому что проникся симпатией. Ужасное пресмыкающееся вызывало не больше тёплых чувств, чем в ночь знакомства, когда стащило сапог, едва не отхватив ступню. Дело в другом. Каждый перерыв в свиданиях с самкой ослаблял контакт.

Она, запертая в поземной клетке, никогда не виляла хвостом как собака, а в гамме её эмоций не проскочило ни малейшей искры привязанности. Но возбуждалась при появлении графа, он — единственный, с кем тварь могла общаться. Хотя бы передачей чувственных образов.

Как заумно сказал один из двух московских учёных, вынужденных задержаться в Америке из-за Красотки, у животного возникает «когнитивный дефицит на фоне дефицита коммуникаций».

И вот, судя по горестным стенаниям из подвала, тварь смогла нечто необычное предпринять.

В тонком мире её кристалл не светился. Но, быть может, самка умела утаивать его, чтоб скрытно подбираться?

Граф активировал воздушный меч, куда смертоноснее, чем обычная сабля. Если рептилия на свободе, а плетение через кристалл её не контролирует, запросто нападёт на хозяина и сожрёт. Поэтому придётся нашинковать её на куски.

Не пришлось.

Охранник, оставленный для надзора за Красоткой, сидел на полу около пустой клетки и выл в голос, пытаясь остановить кровь из глубоких борозд на груди и плече. Очевидно, получил удар наотмашь хвостом. Фельдфебель пытался закрыть его раны содержимым перевязочного пакета, но не преуспел.

Виктор Сергеевич прикоснулся к целительскому амулету, влив Энергии в израненное тело. Кровь перестала хлестать.

— Неси его в дом. Оклемается. И, фельдфебель, где Красотка?

На полу клетки валялись объедки и пучки соломы, это всё. Дверь была распахнута настежь, навесной замок валялся на полу.

— Федот, дурья голова, выпустил!

— Какого дьявола?!

Тот, ослабев, даже ответить не мог. За него говорил старший.

— Тварь страху напустила. Федот обделался даже. Порты — мокрые! Потом внушила: выпустишь — страх пройдёт.

— Так чего он просто не убежал наверх?

— Говорит: ноги отнялись, — объяснил фельдфебель, и бедолага горестно кивнул, подтверждая. — Открыл. Страх и правда исчез. Она как прыгнула — хвост мотнулся, изрубил Федота шипами. Чуть Богу душу не отдал.

— Да…а… Барин… Виноватый я… Прости-и-и…

Что самое удивительное, во дворе дома никто Красотку не заметил. Видно, скакнула через забор и была такова. А ещё страньше — никого не тронула, сытая утренним мясом. Что Федота задела — случайность.

И где её искать? Катался весь день, пока не стемнело. Так много ездил верхом только в юности, в Логойске, давно уже не садился седло, натёр себе на неприличном месте.

Пантелеев, услышав про беглянку, ничуть не расстроился.

— Зарежет кого, люди решат, что у Монморанси тварь сбежала, про нашу не слышал никто, — рассуждал монах.

Оба учёных обрадовались даже больше, чем когда получили приказ из Торжка — умертвить Красотку, освежевать и сдать шкуру на чучело. Ни у одного не было револьвера. Чем отравить зверя, у которого желудок переваривает лошадиные копыта, они не знали. Повторить участь Романа Эдуардовича Колокольского, сгинувшего в Тартаре, профессора не спешили.

Отужинав последний раз с гвардейцами, учёные мужи принялись собираться, чтоб успеть на последний поезд до Атланты.

Пантелеев вышел на крыльцо и зажёг папиросу, пуская клубы дыма в зимнее небо. Тышкевич привалился к перилам рядом, хоть и не курил.