– Да, он тебе ненавистен, – удовлетворенно подтвердила она.

– Он мне претит, – повторил он.

– Да, – прошептала она, успокоенная и довольная.

– Однако, – настаивал Джеральд, – никто не позволит вам отнять средства к существованию у вашего соседа, почему же позволительно одной нации лишить этих средств другую?

Со стороны Гермионы послышалось невнятно выраженное недовольство, оформившееся затем в слова, произнесенные ею с нарочитым безразличием:

– Речь не всегда идет только о собственности, не так ли? Не все ведь упирается в вещи?

Джеральда уязвил намек на якобы продемонстрированный им вульгарный материализм.

– И да, и нет, – ответил он. – Если я пойду и сорву шляпу с головы некоего человека, шляпа автоматически станет символом его свободы. И если он начнет бороться за свою шляпу, это будет борьба за свободу.

Гермиона почувствовала себя загнанной в угол.

– Хорошо, – раздраженно проговорила она. – Однако приводить в споре фантастические примеры не совсем корректно. Зачем какому-то человеку подходить и срывать шляпу с моей головы? Он не станет этого делать.

– Только потому, что такой поступок противозаконен, – заявил Джеральд.

– Не только, – поправил его Беркин. – Девяноста девяти мужчинам из ста не нужна моя шляпа.

– Это спорный вопрос, – возразил Джеральд.

– Все зависит от того, какова шляпа, – засмеялся новобрачный.

– А если данному человеку все же нужна та шляпа, что находится на мне, – сказал Беркин, – то мне придется решать самому, что является для меня большей потерей – шляпа или моя позиция независимого и стоящего над схваткой человека. Если я вступлю в борьбу, то утрачу последнее. Для меня важно, что выбрать – свободное волеизъявление или шляпу.

– Правильно, – сказала Гермиона, глядя на Беркина странным взглядом. – Правильно.

– А вы бы позволили сорвать с вашей головы шляпку? – задала новобрачная вопрос Гермионе.

Сидящая безукоризненно прямо женщина медленно, словно под влиянием наркотиков, повернулась к новой собеседнице.

– Нет, – ответила она жестко своим низким голосом, в нем послышался тихий смешок. – Я никогда не допустила бы, чтоб с моей головы сорвали шляпку.

– А что бы ты сделала? – спросил Джеральд.

– Не знаю, – сказала Гермиона. – Может быть, убила. – Опять раздался этот странный смешок, зловещий и характерный для ее манеры общения.

– Разумеется, я понимаю точку зрения Руперта, который хочет разобраться, что ему дороже – шляпа или спокойствие духа, – сказал Джеральд.

– Спокойствие тела, – уточнил Беркин.

– Хорошо, пусть так, – сказал Джеральд. – Но что бы ты выбрал, доведись тебе решать этот вопрос за всю нацию?

– Не приведи Господи, – рассмеялся Беркин.

– Однако допустим, что такое случилось, – настаивал Джеральд.

– Не вижу разницы. Если вместо короны у нации старая шляпа, пусть вор возьмет ее себе.

– А разве народ или нацию может венчать старая шляпа? – не унимался Джеральд.

– Думаю, очень даже может, – сказал Беркин.

– А вот я не уверен, – не согласился Джеральд.

– Я не согласна, Руперт, – вмешалась Гермиона.

– Что делать! – отозвался Беркин.

– А мне по душе старый национальный головной убор, – рассмеялся Джеральд.

– Но ты в нем выглядишь как чучело, – дерзко выкрикнула Дайана, сестра-подросток.

– Вы совсем заморочили нам головы этими старыми шляпами, – воскликнула Лора Крич. – Умолкни, Джеральд! Мы ждем тоста. Давайте выпьем. Наполните бокалы – и вперед! Речь! Речь!

Задумавшись о гибели нации или народа, Беркин машинально следил, как наполняют его бокал шампанским. Оно пузырилось у края бокала; когда лакей отошел, Беркин, неожиданно почувствовав при виде охлажденного вина сильнейшую жажду, залпом выпил шампанское. В комнате воцарилось напряженное молчание. Беркину стало мучительно стыдно.

«Случайно или намеренно сделал я это?» – задал он себе вопрос. И решил, что точнее всего будет сказать, что сделал он это «намеренно случайно» – есть такое вульгарное определение. Он оглянулся на приглашенного со стороны лакея. Тот подошел, и в том, как он ступал, ощущалось холодное неодобрение. Беркин подумал, что терпеть не может тосты, лакеев, торжественные приемы и весь род человеческий в большинстве его проявлений. Затем поднялся, чтобы провозгласить тост. Но чувствовал себя при этом отвратительно.