Главная героиня романа устраивается на работу библиотекарем в таинственном институте на окраине города. С первого же рабочего дня ее жизнь превращается в психологический лабиринт, наполненный вопросами, которые мучат современного человека: что есть ложь, а что истина; как найти себя в системе, не заинтересованной в отдельной личности; где проходят границы нашего терпения; как отыскать свой путь. Мучимая паранойей, тревожностью и депрессией, безымянная героиня пытается различить, где сон, а где реальность. В конце концов она вынуждена сделать свой выбор, который становится неожиданностью для читателя.
«В самом деле, какое странное состояние! Лишь только близится вечер, мною овладевает непонятное беспокойство, как будто ночь таит страшную для меня угрозу. Я наскоро обедаю, потом пытаюсь читать, но не понимаю ни слова, еле различаю буквы. Тогда я принимаюсь ходить взад и вперед по гостиной под гнетом смутной, но непреодолимой боязни, боязни сна и боязни постели.
Часам к десяти я подымаюсь в спальню. Едва войдя, запираю дверь на два поворота ключа и задвигаю засов: я боюсь… но чего?.. До сих пор я совершенно не боялся… Я открываю шкафы, заглядываю под кровать, прислушиваюсь… прислушиваюсь… но к чему?..»
Проходят часы. Проходят минуты, десятки минут, затем часы. Вокруг меня во всех углах комнаты расставлены будильники, заведенные на шесть. Я смотрю на стрелки, смотрю на часы. В половине третьего я встала, пошла на кухню, поела. Иногда еда помогает мне, смиряет тревогу, тогда я могу спать. Я выпила три глотка воды и снова легла. Было три, когда я выпила снотворное. Я чувствовала дрожь, беспокойство, которое должно было как-то проявиться, выйти из темных комнат моего нутра. Будильник у изголовья мягко отстукивает, считая секунды тонкой желтой стрелкой. С небольшим запозданием, не согласуясь с ним, китайские часы из розового пластика щелкают грубо. Тик-так, тик-так, тик-так… словно соревнуются, который из них прежде и точнее дойдет до мига пробуждения. Я слушаю один, слушаю второй. Пробую войти в их ритм – равномерное тиканье, которое унесет меня в сон. Не получается. Второй всегда мешает. Точнее говорят, мешают мысли, они не уходят, тиканье часов не справляется с ними – они наваливаются на меня, сменяются со скоростью, за которой я едва могу поспеть. Темнота передвигает предметы в доме и меняет их цвет. Я всматриваюсь в комнату, и мне видится, будто книги двигаются влево. Мне всегда приходится чуть дальше повернуть голову, чтобы ухватить взглядом название – сама не знаю, почему я ищу его в этот глухой ночной час. Может быть, чтобы ощутить уверенность. Зеленый, красный, желтый, зеленый, красный, желтый… – сменяется цвет света, что проникает в комнату. Завтра мой первый рабочий день. Море страха обрушивается на меня.
Два дня назад мне позвонили из службы занятости и спросили, смогу ли я заменить библиотекаря в Институте:
– Добрый день, вот наконец кое-что для вас. К сожалению, опять замена. Нет, не в декрете, не школа. Библиотека одного Института.
– На сколько?
– Не знаю. Говорят, библиотекарь получил травму… вероятно, месяц-два.
– Конечно, согласна. Я еще в детстве хотела работать в библиотеке. Настало время исполнения желаний.
– Под вопросом… Не опаздывайте. До свидания.
Сотрудница не дождалась моего ответа, положила трубку.
В детстве моей первой мечтой была работа портнихи. Меня восхищали разноцветные ткани, огромные, протяженные, и волшебство, по которому из них получалось что-то осмысленное – платье или брюки. Помню, мне было около шести лет, когда мама купила дивную ткань бирюзового цвета – несколько метров мягкой материи, легкой, словно воздух. Тогда я закрылась в комнате и запретила всем входить. Мне так хотелось порадовать маму, сделать что-то для нее. Я взяла нежную ткань, расстелила ее по комнате, от кресла до кровати, и стала любоваться. Ткань была похожа на тихую, спокойную морскую гладь. Кресло было островом, кровать – берегом материка. Я сняла башмачки и ходила по ткани, представляя себе, как мои ноги касаются теплого мелководья. Потом я взяла ножницы и со сноровкой шестилетнего ребенка вырезала две трапеции. Еще я вырезала прямоугольник, который должен был представлять собой карман. Его я слегка приукрасила: нижняя часть закруглялась дугой. Этим я гордилась. Вероятно, что-то подобное я видела на улице или на витрине. Красной ниткой, крупными стежками, я сшила между собой две части юбки – две трапеции, пришила карман и, кажется, добавила даже какие-то украшения. Юбка была готова, и я сгорала от нетерпения. Я приготовила подарок маме! Взяв то, что казалось мне юбкой, я побежала к маме. Она любила красиво одеваться, у нее был полный шкаф элегантных туфелек на низком каблуке и сумочки, которые сочетались с каждой парой, а на полках в изобилии лежали шелковые блузки и юбки, сшитые на заказ у лучших портных в городе. Мне хотелось, чтобы мое творение заняло свое место рядом с плиссированными юбками до колена, выглаженными с хирургической точностью.
– Смотри, это тебе… Тебе нравится?
Я сунула маме под нос изуродованную голубую ткань, которую она так любила, украшенную красной ниткой, висевшей посередине и на поясе.
Я была в восторге. Мама едва не плакала – смотрела на меня, не зная, ругать меня или требовать вернуть все как было. Второе было невозможно, а потому не помогло бы и первое: ее любимая ткань была уничтожена. Мама молчала.
– Ты примеришь? Наденешь завтра на работу?
– Успеется, – едва проговорила мама.
Я не ожидала такой реакции. Мне не было понятно, почему она не обрадовалась, почему не пылает от восторга, как я.
Только потом я поняла ее молчание. Ей не понравилась юбка. Может быть, она была узка, думала я, нужно было сперва снять мерки, но так мама поняла бы мою задумку, и все бы пропало. Материал, к ее удовольствию, был бы спасен, но меня такой результат не удовлетворял.
Когда у меня прошло желание стать портнихой, может быть, из-за той первой неудачи, после которой я шила только сама себе, и то позднее и лишь несколько предметов одежды, во мне родилось сильное желание работать в библиотеке. Это желание предваряла встреча с крупно написанными буквами в букваре, очарование разноцветными формами, которые, взявшись за руки, создают значение, затем период совершенствования чтения слогов, слов, фраз и, наконец, книг. Примерно тогда, в первых классах школы, я стала понимать, что людские сообщества беспокоят меня, что мне не смешно и не интересно то, что смешит или интересует других, и что мне несравнимо приятнее сидеть одной в комнате или на скамье в парке, чем быть включенной в деятельность коллектива, которую у детей всегда сопровождает шум, визг, крики, зачастую ссоры и несносный плач. Дети поняли это и не слишком-то заставляли меня к ним присоединиться. Мы все были довольны: они – тем, что им не мешал скучный элемент в моем лице, а я – тем, что могла проводить время в покое, далеко от их криков. Библиотека стала моим желанным царством: книги и тишина. Я входила в библиотеки и наслаждалась царящим в них порядком, всегда одинаковой организации пространства, всегда одинаковыми обозначениями на табличках на деревянных полках. Все разговаривали шепотом. Скрип стула, когда вставала библиотекарша, шорох ее юбки, тихий звук шагов в балетках были звуками, в которых я отдыхала душой. Важные книги великих писателей, распавшиеся и заново вдетые в переплет, с побледневшими названиями, со страницами, потяжелевшими от влаги, от пролитого кофе, от листания, усталые буквы… И новые, привлекавшие внимание блеском корешков, но часто остававшиеся в стороне, дожидаясь включения в школьную программу или хорошей критики.
Я сидела и наблюдала за людьми в библиотеках разных городов. Когда они вступали на ковровое покрытие, застилавшее пол, чтобы заглушить шаги, их движения менялись – делались мягче, их руки точно играли в воде, ноги двигались медленно, все жесты становились спокойнее, тише. Даже лица приобретали новое выражение. Библиотеки вызывают уважение, возможно, подобно церквям. В почтовых отделениях люди толкаются, в посольстве в них пробуждается гордость, или страх, или нервозность, время ускоряется, люди сбиваются в группы, начинаются споры. В библиотеках время стоит, в плену у строк, создаваемых веками, чувства готовы улечься, посетители библиотек дышат непринужденно, сердца их стучат медленнее. Они объединяются в улыбках, разговаривают глазами.
Я не думала об этом, ворочаясь в кровати. Меня посещали совсем другие картины: новые нахмуренные люди, ярко накрашенные женщины, которые перешептываются за моей спиной, бородатые ученые в белых халатах кашляют, спорят, готовят друг другу пакости… Затем – будильники не звонят, я опаздываю, автобусы встревают в пробку на перекрестке, не двигаются, я приезжаю в Институт на два часа позже, директор смотрит на меня с укоризной, качает головой влево-вправо, шипит сквозь зубы, гнилые от табачного дыма, планирую ли я и дальше так себя вести, спрашивает меня сердито, и я вижу, что он думает отказать мне от места. Нет, больше никогда, оправдываюсь я, обещаю, умоляю… Меня отводят в помещение, в котором мне следует работать. Это маленькая бетонная коробка в подвале. Всего один стул в углу. Книг нет.