— Ты даже не представляешь, во что пытаешься ввязаться, — неожиданно для себя бросил Валентинов. — Мой тебе добрый совет: забудь всё, что видел. Забери своих жён и мотай нахер! Хоть в Залив, хоть в Японию — тогда жить будешь.

Старик немного помолчал, затем продолжил, переходя на французский:

— Понятно, что по молодости ты к своим шансам на престол прицениваешься. Забудь! И особенно выбрось из головы молодые бредни свои про справедли-и-ивость, — он передразнил последнее слово в собственном исполнении.

— Дурак ты, Прокурор. Просто богом проклятый дурак, если, конечно, в бога верить. Это ты не знаешь, во что ввязался.

А затем наследник маргинального семейства буднично шагнул с подоконника вниз. Вместе со своей поклажей за спиной.

Игорь Фёдорович в первую секунду даже глаза протёр: да ну, не может быть!

Впрочем, если негодяй на себя таким образом решил руки наложить, может, оно и лучше: заявления его жён-свидетельниц благодаря их иностранному подданству очень легко дезавуировать. Даже эту аль-Футаим, есть у юстиции Империи свои наработки и на эту тему.

Чиновник не поленился и лично спустился вниз, чтобы поискать под окнами небоскреба тело.

К сожалению, трупа Ржевского-младшего почему-то не обнаружилось, хотя по ночному времени никто не должен был успеть убрать.

Загадка. С другой стороны, помер Максим — и чёрт с ним.

К себе на этаж Игорь Фёдорович Валентинов поднимался в неожиданно хорошем настроении.

— Вечер в номер! — вежливо здороваюсь, заходя в огромное и дорого обставленное помещение.

По крайней мере Мадина говорит, апартаменты в этом гостевом крыле дворца Далии именно так и называются. Номера.

— Здоров и ты, коли не шутишь, — отвечает с огромной двуспальной кровати отец Шурик.

Поскольку жёны-близнецы дали мне все доступы как у них самих, после неудачного посещения Обер-прокурора я мотнулся в генеральное консульство Эмирата в Столице и оттуда — дипломатическим порталом сюда. Сразу, без пауз.

Священник валяется в горизонтальном положении, забросив руки под голову и глядя какое-то маго-видео из жизни животных пустыни.

При моём появлении он резко поднимается и сбрасывает ноги с кровати:

— Можешь распорядиться, чтобы меня из этой кутузки выпустили?! Домой не пускают! Сказали через удалённого переводчика, только по твоему разрешению отсюда выйду. Что за…?

— Мадина и Далия полностью в курсе всех моих проблем дома, — поясняю. — А человек ты непоседливый, отец Шурик.

— Моя непоседливость — не твоя забота!

— Жёны боялись, ты опять в какое-нибудь приключение вскочишь, едва отсюда выбравшись — и снова в летальное. Да такое, что на второй раз ног не унесёшь.

— А им, иноверцам, какая с того тягость? — сварливо ворчит церковный иерарх, жадно присасываясь к большому кувшину с местным экзотическим фруктовым соком. — Хотя кормят и поят похлеще, чем у нас иной раз — царя-батюшку, — признаёт он тут же непоследовательно и нехотя. — Или даже главу церкви. Последний, как известно, пожрать ещё больше любит. Даром что в пост… — последнюю фразу он бормочет на грани слышимости и в сторону.

Пошевелив пальцами в воздухе, старик подхватывает полоску вяленого мяса с одной из многочисленных тарелок, которыми уставлены добрые пять квадратных метров.

На прочей посуде находятся колбасы, несколько сыров, хлеб, зелень, овощи, фрукты, цитрусовые.

Есть чем червячка заморить.

— Слушай, хотел бы я вместо тебя в такой кутузке посидеть! — не могу не возмутиться в ответ чужой неблагодарностью. — И думаю, что не я один.

Дальше без спроса подхожу к сервировочной поверхности и прикладываюсь к разносолам:

— Не возражаешь? — спрашиваю у соотечественника, сооружая себе сложный бутерброд.

— Да Христа ради. Хоть всё съешь, — дед забрасывает в рот несколько кусков овечьего и козьего сыра. — Видимо, твои девки распорядились: стол меняют раз в два часа. Ещё бы винца красного…

— А-га-га-га-га, отец Шурик, а ты, как я погляжу, нестеснителен! — хороший, кстати, сыр.

Особенно вон тот, светловатый и твёрдый, который ножом колется на манер льда, а не режется.

Даже занятно, что подобную прелесть обычные людишки приготовить сумели. Хм, а ну, ещё кусочек.

— Чего это я нестеснителен? — озадачивается церковник. — Под юбку пока ни к кому не лез, как твой дед. Ем, что дают; целительские издевательства переношу стойко. Чего это ты меня хамлом завуалированно называешь?!