— Я подождал, а потом использовал свой шанс.

— Храбрый, да еще смышленый! Мой! — он наклонился вперед, и тут я почувствовал исходящий от него запах, вонь давнего разложения. — Ты ведь бросил вызов Лилимару не только ради собаки, не так ли? — подняв руку, он уставил на меня свой острый ноготь. — Говори правду, или я перережу тебе горло вот этим.

Я выпалил:

— Золото.

Келлин недоверчиво отмахнулся:

— В Лили везде золото. Трон, на котором сидит Хана, тоже из него.

— Но ведь я не смог бы унести трон, не так ли, сэр?

Мой ответ заставил его рассмеяться. Это был ужасный звук, похожий на стук высохших костей. Он прервался так же резко, как начался.

— Я слышал — может, конечно, это неправда, — что там много маленьких золотых шариков…

— Да, в сокровищнице. Но ты никогда не видел их сам?

— Нет.

— Никогда не посещал игры и не таращился на них через стекло?

— Нет, — здесь я ступал на зыбкую почву, потому что очень смутно представлял, что он может иметь в виду. И легко мог попасть в ловушку.

— А как насчет Колодца Тьмы? О нем в вашем Уллуме тоже говорят?

— Ну… да, — я весь вспотел. Если этот допрос продлится еще какое-то время, я наступлю на одну из этих мин. Я знал это точно.

— Но ты повернул назад после солнечных часов. Почему ты это сделал, Чарли?

— Я хотел выбраться из города до темноты, — я выпрямился и попытался придать своему лицу и голосу немного вызова. — И у меня почти получилось.

Он снова улыбнулся. Под его иллюзорной кожей четче проступил оскал черепа. Был ли он — и другие — когда-то человеком? Я предполагал, что был.

— В этом слове скрывается боль, тебе не кажется? Эта боль есть в каждом «почти», — он провел по накрашенным губам своим отвратительно острым ногтем, изучающе глядя на меня. — Ты мне безразличен, Чарли, и я тебе не верю. Нет, вовсе нет. Меня так и подмывает отослать тебя на Пояса, но Губитель Летучих этого бы не одобрил. Ему нужны тридцать два, а с тобой в Малейне не хватает всего одного. Так что возвращайся вниз. Можешь идти.

Он повысил голос до крика, такого неестественно громкого, что мне захотелось заткнуть уши. На мгновение над красным бархатным смокингом остался только череп, окутанный голубым пламенем.

— ААРОН!

Дверь тут же открылась, и появился Аарон.

— Да, милорд.

— Отведи его обратно, но по дороге покажи ему Беговую дорожку. Я хочу, чтобы Чарли увидел, что его удел в Малейне — не худший во дворце, где когда-то правил король Ян, да будет скорее забыто его имя. Чарли?

— Да?

— Надеюсь, тебе понравился этот визит и мой чай с сахаром, — на сей раз его иллюзорное лицо ухмыльнулось вместе с черепом, который был реальностью. — Потому что больше у тебя никогда не будет такого удовольствия. Ты думаешь, что ты умный, но я вижу тебя насквозь. Считаешь себя твердым, но скоро ты сломаешься. Забирай его.

Аарон поднял свою гибкую палку, но сделал шаг в сторону, чтобы мне не пришлось прикасаться к его обессиливающей ауре. Когда я подошел к двери и уже почти покинул эту ужасную комнату, Келлин сказал:

— О боже, чуть не забыл. Вернись, пожалуйста, Чарли.

Я посмотрел с отцом достаточно серий «Коломбо» [207] по воскресеньям, чтобы знать трюк с «еще одним вопросом», но все равно почувствовал тошнотворный страх.

Вернувшись назад, я встал рядом со стулом, на котором сидел прежде. Келлин открыл маленький ящичек чайного столика и что-то достал оттуда. Это был бумажник — но не мой. Мой, кожаный «Лорд Бакстон», подарил отец, когда мне исполнилось четырнадцать. Этот бумажник был дешевым, черным и потертым.

— Скажи, что это такое. Просто любопытно.

— Я не знаю.

Но когда первоначальный шок прошел, я понял, что знаю. Я вспомнил, как Дора дала мне жетоны на обувь, а потом жестом попросила снять рюкзак, чтобы мне не пришлось тащить его к Лии. Тогда-то я и сунул бумажник в задний карман, просто автоматически, не думая об этом и не заглядывая внутрь. Я смотрел на Радар, задаваясь вопросом, будет ли с ней все в порядке, если я оставлю ее с Дорой — и все это время вместо своего носил с собой бумажник Кристофера Полли.

— Я просто нашел его и поднял. Подумал, что это может быть что-то ценное. Сунул в карман и забыл о нем.

Он открыл бумажник и вытащил единственные деньги, которые были у Полли, — десятидолларовую купюру.

— Это могут быть деньги, но я никогда не видел таких.

Александр Гамильтон [208] выглядел так, словно мог бы быть одним из целых людей Эмписа, может быть, даже членом королевской семьи, но на банкноте не было ни одного понятного слова — только тарабарские иероглифы, от которых у меня зарябило в глазах. Вместо числа 10 по углам тоже были непонятные символы.