— Сегодня особый ужин, детки! — объявил один из охранников. — Много еды, а потом десерт!

Мы вошли в наши камеры. Глаз, Стукс и я теперь наслаждались — если это подходящее слово — одиночеством. Куилли отнес Фрида в его камеру, осторожно положил на тюфяк и пошел туда, где сидел с Каммитом. Мы ждали, что ночные солдаты выйдут с протянутыми руками, отчего двери камер захлопнутся, но они просто ушли, заперев за собой дверь во внешний мир: один засов, два засова, три, четыре. Очевидно, сегодня нам даровали не только «много еды», но и возможность пообщаться, по крайней мере, какое-то время.

Эрис вошла в камеру Галли и осмотрела его рану на голове, которая была (не вдаваясь в подробности) ужасной. Его дыхание вырывалось из груди с хрипом. Эрис посмотрела на меня усталыми глазами.

— Он не переживет ночь, Чарли, — она горько рассмеялась. — Но никто из нас этого не поймет, потому что здесь всегда ночь!

Я погладил ее по плечу и пошел в камеру Йоты, которую он решил не покидать. Он сидел у стены, обхватив руками колени. Я сел рядом с ним.

— Какого дьявола тебе нужно? — спросил он. — Я бы хотел побыть один. Если это угодно тебе, то есть вашему королевскому гребаному величеству.

Понизив голос, я сказал:

— Если бы был способ выбраться отсюда — сбежать — ты бы попробовал сделать это со мной?

Он медленно поднял голову. Посмотрел на меня. И заулыбался.

— Только покажи мне путь, дорогой. Только покажи.

— А как насчет остальных? Тех, кто сможет?

Его улыбка стала шире.

— Неужели королевская кровь делает тебя глупым, принц? Как ты сам думаешь?

В ту ночь для выживших приготовили не просто куски полусырого мяса — это был настоящий банкет. Перси и двое других серых людей, мужчина и женщина, одетые в запачканные, когда-то белые халаты, катили не одну тележку, а целых три. Спереди и сзади их окружали ночные солдаты с гибкими хлыстами наготове. В первой тележке стояла огромная кастрюля, напомнившая мне кухню злой ведьмы в «Гензеле и Гретель». Вокруг нее были сложены миски. Во второй стояли высокая керамическая банка и небольшие чашечки. В третьей — полдюжины пирогов с золотисто-коричневой корочкой. Смешанные запахи всего этого были божественными. Теперь мы стали убийцами, палачами своих товарищей, но тем не менее были голодны, и если бы не пара следивших за нами Скелеторов [234] , думаю, мы бы тут же набросились на эти тележки. А так мы отошли к открытым дверям наших камер и жадно наблюдали. Дабл непрестанно вытирал рукой рот.

Всем нам выдали по миске и деревянной ложке. В каждую миску Перси до краев наливал из кастрюли рагу с подливкой. Оно было густым и сливочным (по-моему, с настоящими сливками), с большими кусками курицы, а еще с горошком, морковью и кукурузой. Раньше я задавался вопросом, откуда берется наша еда, но в тот момент я хотел только есть.

— Зите се в кам, — сказал Перси своим глухим, умирающим голосом. — Эт не се.

В банке был салат из свежих фруктов — персики, черника, клубника. Не в силах ждать — вид и запах настоящих фруктов привели меня в экстаз — я поднес чашку с салатом ко рту и съел все до последней капли, вытирая сок с подбородка и облизывая пальцы. Я чувствовал, как все мое тело приветствует это после постоянной диеты из мяса и моркови, мяса и моркови и еще раз мяса и моркови. Пироги разделили на пятнадцать кусков — не оставив ничего Галли, чьи дни приема пищи явно подошли к концу. Тарелок для пирога не было, поэтому мы брали его руками. Кусок Йоты исчез еще до того, как были розданы последние порции.

— Яблочный! — сказал он, роняя крошки с губ. — И чертовски вкусный!

— Ешьте как следует, детки! — прожужжал один из ночных солдат, а потом рассмеялся.

«Потому что завтра вы умрете», — мысленно продолжил я, надеясь, что это будет не завтра. И не на следующий день. И не на следующий после того. Я все еще понятия не имел, как мы собираемся отсюда выбраться, даже если Перси действительно знал выход из комнаты администрации. Что я знал, так это то, что сделать это необходимо до второго раунда Честных игр, где я мог бы — очень вероятно — сразиться с Джаей. В этом не было бы ничего честного.

Охранники и кухонная команда ушли, но до поры до времени двери камер остались открытыми. Я принялся за тушеную курицу. Она была восхитительной. Боже, как вкусно. «Вкусняшка для моего пузика», — сказал бы Берти в былые времена, когда мы сидели на велосипедах возле «Зип-Марта» и ели «Твинкис» или «Слим Джимс». Заглянув в соседнюю камеру, я увидел, как Стукс жадно глотает еду, прижимая руку к лицу, чтобы подливка не текла из его раны в щеке. Есть образы, которые навсегда останутся со мной от времени моего пребывания в Глуби Малейн. Это — один из них.

Когда моя миска опустела (мне не стыдно признаться, что я вылизал ее дочиста, совсем как Джек Спрат и его жена [235] ), я взял свой кусок пирога и откусил от него. Он оказался с заварным кремом, а не с яблоком. Мои зубы стукнулись обо что-то твердое. Посмотрев, я увидел огрызок карандаша, торчащий из заварного крема. Вокруг него был обернут маленький клочок бумаги.

Никто не смотрел на меня; все были сосредоточены на еде, так отличавшейся от нашей обычной. Я сунул бумагу и карандаш под матрас Хейми — он бы не возражал.