— Чарли?

Это была Арнетта Фримен, выглядевшая более-менее шикарно в обтягивающих джинсах и топе-ракушке. Арнетта с ее голубыми глазами и светлыми волосами до плеч своим видом доказывала, что белая Америка не так уж плоха. Годом раньше — когда я был более спортивным и скромно прославился своими достижениями в Индюшачьей лиге, — мы с Арнеттой несколько раз вместе делали уроки у нее дома. Кое-что мы выучили, но гораздо больше целовались.

— Арни, как дела?

— Не хочешь зайти сегодня вечером? Мы могли бы подготовиться к тесту по Гамлету.

Ее голубые глаза пристально вгляделись в мои карие.

— Я бы с удовольствием, но мой отец завтра надолго уезжает на какую-то бизнес-встречу. Сегодня мне надо быть дома.

— Вот жалость, — она нежно прижала к груди пару учебников.

— Я могу в среду вечером. Если, конечно, ты не занята.

Она просияла.

— Это было бы здорово! — взяв меня за руку, она положила ее себе на талию. — Я расспрошу тебя о Полонии, и, может быть, дам взглянуть на моего Фортинбраса.

Она чмокнула меня в щеку и ушла, крутя задом так, что это можно было назвать обворожительным. Впервые после посещения библиотеки я не думал о сходстве реальности и сказки. Мои мысли были заняты только Арнеттой Фримен.

Папа ушел рано утром во вторник, взяв дорожную сумку и одевшись в свой дежурный костюм «Я собираюсь в лес»: вельветовые брюки, фланелевую рубашку и кепку «Чикагских медведей». Через плечо у него было перекинуто пончо.

— Обещают дождь, — сказал он. — Это отменяет лазание по деревьям, но я не жалею.

— Вместо коктейля будет содовая, верно?

Он ухмыльнулся:

— Может быть, с ломтиком лайма. Не волнуйся, малыш. Линди тоже там будет, и я не отойду от него. Позаботься о своей собаке — она снова хромает.

— Я знаю.

Он торопливо обнял меня одной рукой и вышел. Когда он сдавал назад на подъездной дорожке, я жестом остановил его и подбежал к окошку со стороны водителя. Он опустил стекло.

— Я что-то забыл? — спросил он.

— Нет, это я забыл, — я нагнулся, обнял его за шею и поцеловал.

Он озадаченно улыбнулся:

— Что это было?

— Я просто люблю тебя, вот и все.

— Я тоже, Чарли, — потрепав меня по щеке, он выехал задом на улицу и помчался к проклятому мосту. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Думаю, в глубине души он что-то знал.

Я вывел Радар на задний двор. Наш двор не мог сравниться с акром с лишним мистера Боудича, но был достаточно большим, чтобы дать Радар место для ее дел. Которые она в конце концов сделала, но я понимал, что ее время подходит к концу. Если я мог что-то для нее сделать, это должно было произойти как можно скорее. Мы вернулись в дом, и я дал ей пару кусков мясного рулета, оставшегося со вчерашнего вечера, спрятав в нем лишнюю таблетку. Она проглотила все это и свернулась калачиком на ковре в гостиной — это место она уже застолбила за собой. Я потрепал ее за ушами, что всегда заставляло ее зажмурить глаза и улыбаться.

— Мне нужно кое-что проверить, — сказал я. — Будь хорошей девочкой. Я вернусь, как только смогу, хорошо? Постарайся не гадить в доме, но если придется, делай это где-нибудь, где будет легко убрать.

Она пару раз стукнула хвостом по ковру, для меня этого было достаточно. Я подъехал на велосипеде к дому номер 1, высматривая по сторонам дороги маленького человечка с забавной манерой ходить и говорить. Но не увидел никого, даже миссис Ричленд.

Войдя в дом, я поднялся наверх, открыл сейф и застегнул на талии пояс с кобурой. Я совсем не чувствовал себя стрелком, несмотря на все эти причудливые ракушки и завязки; я чувствовал себя испуганным мальчишкой. Если я поскользнусь на этой лестнице и упаду, сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь найдет меня? Может быть, это никогда не случится. А если случится, то что еще они найдут? На пленке мистер Боудич сказал, что то, что он мне оставляет, было не подарком, а бременем. Тогда я не до конца осознал это, но когда достал фонарик из кухонного шкафа и сунул его в задний карман джинсов, понял в полной мере. Я понуро направился к сараю, почти надеясь, что дойду до подножия этой лестницы и найду там не коридор в другой мир, а только груду камней и грязную лужу.

И никаких больших тараканов. Мне все равно, безвредны они или нет — никаких тараканов.

Я зашел в сарай, посветил вокруг и увидел, что таракан, которого подстрелил мистер Боудич, окончательно превратился в лужицу темно-серой слизи. Когда я направил на него луч фонарика, одна из пластин на том, что осталось от его спины, слетела на пол, заставив меня вздрогнуть.

Включив лампы на батарейках, я подошел к доскам и блокам, закрывающим колодец, и посветил фонариком в одну из щелей. Я не видел ничего, кроме ступенек, уходящих вниз, в темноту. Ничто не шевелилось. Не было никаких шуршащих звуков. Это меня не успокоило; я вспоминал фразу из десятков, а может и сотен дешевых ужастиков: «Мне это не нравится. Тут слишком тихо».

«Будь благоразумен, тишина — это хорошо», — сказал я себе, но, заглядывая в эту каменную пропасть, не считал эту идею такой уж здравой. Я понимал, что если буду долго колебаться, то отступлю, и потом мне будет вдвое труднее снова зайти так далеко. Поэтому я снова сунул фонарик в задний карман и убрал с досок шлакоблоки. Потом сдвинул доски в сторону и сел на край колодца, поставив ноги на третью ступеньку сверху. Подождал, пока утихнет сердцебиение, а потом встал на эту ступеньку, убеждая себя, что для моих ног там достаточно места, хотя это было не совсем так. Вытерев пот со лба, я сказал себе, что все будет хорошо.