Появление казаков, занявших также улицы, ведущие к вокзалу, - месту скопления готовившихся к выезду евреев, - быстро внесло успокоение. К вечеру волнение почти улеглось, выезд прекратился и с 3-го числа жизнь также незаметно вошла в обычную колею, как незаметно всколыхнули ее тревожные слухи.

2-го сентября, с 9-ти часов утра я был уже снова в лечебнице Маковского. Столыпина я застал в бодром состоянии, но страдания его, видимо, усилились и присущее ему мужество минутами оставляло его. Меня он немедленно позвал к себе, передал ключи от своего портфеля, просил разобрать в нем бумаги и доложить наиболее спешное Государю в этот же день в назначенное для него время, в 4 ч. дня, а затем высказал желание повидать на минуту Генерала Курлова и переговорить с ним наедине. Я убедил его не делать этого, потому что врачи не допускают нарушения покоя, и осторожно спросил его не желает ли он уполномочить меня в самой деликатной форме дать знать Ольге Борисовне.

Получив его согласие, я тут же набросал телеграмму, показал ее ему и немедленно отправил. Он пошутил при этом, что с ее приездом около него не будет такой сильной власти, какую я олицетворяю. В течение первой половины дня в лечебницу приехал Генерал Курлов, чтобы осведомиться, не выражал ли Столыпин желание видеть его; врачи сказали ему, {480} что такое желание им было выражено, но они не считают возможным допускать к нему кого-либо и прибавили, что они просили моего содействие к тому, чтобы это условие было строго соблюдаемо. Тогда он просил доложить мне о его желании явиться ко мне. Я тотчас же принял его в отдельной комнате, внизу, где я проводил многие часы в эти дни для того, отчасти, чтобы лично не допускать наплыва публики в лечебницу. Он спросил меня, как вступившего в исполнение обязанностей Председателя Совета Министров, "угодно ли мне, чтобы он немедленно подал в отставку, так как при возложенной на него обязанности руководить всем делом охраны порядка в Киеве, я могу считать его виновным в случившемся".

Я ответил ему на это, что не считаю нужным обсуждать в данную минуту степень виновности кого-либо в происшедшем, и что этот вопрос будет в свое время выяснен тем следствием, которое будет назначено, решение же вопроса об увольнении кого бы то ни было из чинов ведомства Министерства Внутренних Дел, в административном порядке, зависит от лица, которое Государю Императору угодно будет назначить на должность Министра. До этой минуты, сказал я Генералу Курлову, ему надлежит выполнять обязанности, возложенные на него Высочайшею властью впредь до выбытия Его Величества из Киева, когда эти обязанности фактически будут с него сняты.

В 12 ч. было назначено молебствие в Михайловском соборе об исцелении Петра Аркадьевича; на него собрались все съехавшиеся в Киев земские представители и много петербургских чиновников. Никто из Царской семьи не приехал и даже из ближайшей свиты Государя никто не явился. Не успели ли им дать знать, или же просто никто не получил распоряжение от своего начальства, этого я не могу сказать.

Едва я успел войти в храм, когда еще не все оказались в сборе и духовенство не вышлю из алтаря, - во мне подошел один из избранных представителей вновь учрежденного земства, Член Государственной Думы 3-го созыва, впоследствии Член Государственного Совета по выборам, и в довольно развязной форме обратился со следующими словами: "вот, Ваше Высокопревосходительство, представлявшийся прекрасный случай ответить на выстрел Багрова хорошеньким еврейским погромом, теперь пропал, потому что Вы изволили вызвать войска для защиты евреев". Меня это глубоко возмутило, и я сказал нарочно громко, чтобы слышали все:

"Да, Ваше Превосходительство, я вызвал военную силу, {481} чтобы защитить невинных людей от злобы и насилия, и за это возьму на себя ответственность перед Государем и перед моею совестью, а Вам могу только выразить удивление, что в Храме Христа, Пострадавшего за грехи человека и Завещавшего нам любить ближнего, Вы не нашли ничего лучшего, как выражать сожаление о том, что не пролита кровь неповинных людей".

Эта выходка, помимо возмутительного ее цинизма, навела меня на мысль, что принятие мною по Киеву миры недостаточны и нужно предупредить возможность эксцессов повсеместно в черте еврейской оседлости.

Я решил заготовить и послать тотчас по окончании молебствия, открыто, не шифром, всем губернаторам этой черты решительную телеграмму, требуя энергичных мер к предупреждению погромов, и предлагая им - я хорошо помню текст этой телеграммы, и теперь, много лет спустя: "в выборе этих мер прибегать по обстоятельствам ко всем допустимым законом способам, до употребления в дело оружия включительно".

Текст этой уже отправленной телеграммы я захватил с собой на всеподданнейший доклад. Государя я нашел совершенно спокойным. Он не высказал мне никакого неудовольствия по поводу вызова с маневров 3-х казачьих полков, заметив только, что полкам, конечно, было неприятно не быть на смотру после маневров; горячо благодарил за телеграмму губернаторам и за самую мою мысль вызова войск для предотвращения погрома, сказавши при этом: "какой ужас за вину одного еврея мстить неповинной массе", и вообще утвердил по обыкновению все, что ему было предложено именем Столыпина.

Характерен был при этом один разговор. Сославшись на то, что, по мнению врачей, Столыпин опасно ранен, вероятно погибнет и, во всяком случае, на долго выведен из строя, я просил разрешения вызвать по телеграфу из-за границы старшего Товарища Министра Внутренних Дел Крыжановского и поручить ему временное управление Министерством. Я указал при этом на то, что помимо старшинства, на других Товарищей возлагать этой обязанности нельзя, т. к. А. И. Лыкошин совершенно не годится на роль руководителя, а Ген. Курлов уже по первым следственным действиям настолько скомпрометирован в покушении на Столыпина его непонятными действиями, что едва ли он вообще сможет оставаться на службе.

Такое мое заявление удивило Государя. Я передал все что успел узнать об обстоятельствах, при которых преступник {482} оказался в театре, обещал докладывать и далее обо всем по мере хода следствия, чего я в Киеве исполнить, однако, не мог, потому что почти не видел Государя и не имел с ним более деловой беседы, - но по поводу вызова Крыжановского Государь сказал мне: "Я не имею основания доверять этому лицу и не могу назначить его Министром Внутренних Дел, потому что мало его и знаю, без этого условия мне трудно решиться на такое назначение". Я разъяснил Государю, что дело идет не о назначении Министром, а о необходимости поручить кому-либо одному из Товарищей временно управлять Министерством, потому что теперь каждый Товарищ ведает своей частью, общее же руководство лежит на умирающем Столыпине, и оставить дело так нельзя. Назначение Министра, очевидно, последует только тогда, когда решится участь Петра Аркадьевича, чего, прибавил я, вероятно долго ждать не придется, так как, по-видимому, шансов на выздоровление не много, и явления, выяснившиеся за ночь, указывают на то, что внутренние органы сильно пострадали.