– Алло, – ни живая ни мертвая мама все же отвечает на звонок.

Звук ее голоса порождает в моей душе вселенскую печаль, лишая последней возможности держать себя в руках. Мне так хочется, словно маленькой девочке, оказаться в ее ласковых объятьях, закрывающих от всех неудач и ужасов окружающего мира. Я из последних сил удерживаю слёзы, залившие глаза, и дрожащие губы, зажимая последние рукой. Мне нужно ещё совсем немного, буквально пару секунд, на то, чтоб собраться и ответить маме без панических ноток в голосе.

– Алло, – снова повторяет мать, а я понимаю, что она вот-вот повесит трубку.

– Мама, это я, Алиса, – на выдохе отвечаю.

– Алиса?! – мама оживает, а тембр ее голоса меняется, но пока не понятно в какую сторону.

– Прости, со мной приключились кое-какие неприятности, но все уже в порядке, и я скоро буду дома.

– Серёжа, неси валерьянку, – слышу в трубке обращение к отцу. Испуганный приказ матери заставляет меня замереть. Я помню, что бывает с ней от слишком сильных душевных волнений. И валерьянкой часто не ограничивается.

– Мама, все в порядке, – уверяю я. – Пожалуйста, возьми себя в руки! Я вернусь домой через несколько дней.

Сдавленный смешок совсем рядом вынуждает усомниться в своём обещании, но это и не важно, главное, дать родителям надежду.

– В порядке?! – театрально начинает родительница. – Ты хоть понимаешь, что с нами было? Знаешь, сколько слез я вылила? Знаешь, сколько успокоительных приняла? Боже! Да мы думали, что тебя больше нет в живых!

Бугай указывает на невидимые часы, намекая, что пора закругляться.

– Мама, пожалуйста, прекрати! Я не виновата в том, что случилось, но вышло так, как есть. Просто знайте, что со мной все в порядке, и я вернусь, как только смогу. Я скопила немного денег на чёрный день. Они зашиты под подкладку моего чемодана, – кошусь на мужика, которому от моей речи становится смешно. – Этого хватит на какое-то время. И, пожалуйста, не налегай на успокоительные. Мы обе знаем, чем это грозит.

Вешаю трубку, не дождавшись ответа. Говорить с матерью было больно. Представлять то, что они пережили, решив, что потеряли единственную дочь – ещё больнее. Главное, что все более или менее в порядке. Это вселяет веру в то, что они смогут без происшествий пережить нашу разлуку.

– Можно вернуться в дом? – спрашиваю у надзирателя, потому что после разговора с родителями ужасно захотелось побыть в одиночестве.

– Мы же только вышли, – удивляется он.

– Да, но я хочу вернуться.

– Ладно, – немного недовольно соглашается мужчина, будто ему нравилось гулять со мной.

Меня снова запирают на ключ. Бросаюсь на кровать и очень хочу разрыдаться, но не выходит. Внутри такая пустота, которая вытесняет даже мысли, вынуждая до самого обеда безжизненно пялиться в потолок.

Кормят меня четыре раза в день. И кормят так вкусно и плотно, что я не успеваю проголодаться и, по-моему, за три дня, проведённые здесь, даже успела набрать парочку лишних килограммов.

Меня уже выпускают на улицу одну и разрешают свободно перемещается по дому и в его окрестностях. Иногда я болтаю ногами в бассейне и сейчас, как никогда, жалею, что не умею плавать.

Свежий морской воздух действует на организм расслабляюще, но я ни на секунду стараюсь не забывать, что я не на курорте, и даже не в гостях.

О хозяине дома тоже стараюсь не думать. Во дворце действительно много прислуги, и каждый считает своим долгом напомнить мне, что хозяин не любит того, и не любит этого, что его нужно беспрекословно слушать и желательно даже не дышать, пока он не позволит. Они смогли настолько застращать меня, что складывается впечатление, будто я круглосуточно нахожусь под пристальным взглядом «Ока Саурона», и хозяин особняка видит даже то, сколько бумаги я отматываю, сидя на унитазе.

Поэтому я беспрекословно принимаю все, что мне предлагают. Несколько пар новых босоножек, на этот раз подобранных с учётом моего размера, вечернее платье и прочую ерунду, которую мне подсовывают ежедневно. Но в глубине души я понимаю, что никто и никогда не объявляет подобного марафона невиданной щедрости просто так. И с меня точно попросят что-то взамен.

Я очень переживаю за родителей. Их судьба пугает меня даже больше своей собственной. Отец и мать – единственное, о чем я не перестаю думать ни на минуту, особенно с того момента, как поняла, что Дмитрий Борисович вряд ли выпустит меня на свободу, когда вернётся.

– Алиса, – дворецкий заходит в комнату после обозначающего тройного стука. – Хозяин вернулся. Ждёт у себя.

– Прямо сейчас? – уточняю я, плотнее запахивая халат на груди.

– Да, – отвечает Алексей Владимирович. – И я не советую тебе медлить, сегодня он не в лучшем расположении духа.