Шрифт:
Чайник начал выплескивать воду из носика. Огонь яростно шипел.
«Вот же! Еще заподозрит чего.»
Хозяйка плавно метнулась к очагу. Подол ее шуршащего платья развивался как крылья черного лебедя. Рик бросил свое дело и начал стряхивать осевшие пылинки с груди и плеч, как ни в чем не бывало. Джессамин аккуратно вытащила прихваткой чайник и бросила в камин еще пару сухих поленьев.
– Джессамин, в данном помещении вы живете на постоянной основе?
– Не совсем. В детстве я прожила здесь не долго. Потом меня забрали отсюда на черном автомобиле. Этих людей я никогда раньше не встречала. Саквояж особо собирать не стали. Дверь закрыли на замок и заколотили окна. Будто вчера это произошло.
– Вы переехали вместе с родителями?
– Нет, они умерли. Сначала мать. Она обожала сигареты и никак не могла от них отказаться. И как итог, любовь, пропитанная ядом, ее сгубила. Отец коробками приносил ее «отдушину» домой. Красиво запечатанные в идеальную упаковку с идеальной, огромной, золотой печатью. Мать с визгом рвала их. Ей было плевать на напечатанную золотую лилию и красивые ленточки, даже на упакованные цветы, которыми отец ее задаривал. По гостиной летели бумажки и, отражающие золотом, обертки, – миссис Ганмэн налила кипяток в резной чайничек, принесла его и чашки с блюдцами на подносе и филигранно расставила посуду на столике. – Затем она выуживала из пачки сигарету и трясущимися руками поджигала ее. Зажигалку мать даже не закрывала – она соскальзывала у нее из пальцев и падала, в лучшем случае, на стеклянную поверхность столика, в худшем – на пол или плетеный ковер. Пару раз случалось и возгорание. Обычно папа его и тушил. И я отчетливо помню, как она всегда садилась в кресло, вытягивала на стол ноги, опутанные синей паутиной вен, и выдыхала густой дым. В одной руке сигарета, другая свисает с кресла плетью. Меня одолевал страх когда-нибудь прикоснуться к ней и обнаружить ее холодной, а мать бездыханной. Одним утром так оно и случилось.
– Мои соболезнования. Извините, я не…
– Отец делал эти самые сигареты, – она с укором посмотрела в глаза своего собеседника. – Нет нужды извиняться передо мной. Вы и так уже поняли, что их нет в живых и все равно спросили. Любопытство всегда побеждает приличие.
В воздухе повисла тишина. Лишь бренчали белые чашки о блюдца. Ричард снова сел в кресло и осторожно взял свою чашку.
«Теперь я в ваших глазах неприличный. Однако, чай неплохо пахнет и чашки целы. Дождусь, когда отхлебнет девушка. Надеюсь мои подозрения не оправдаются.»
Джессамин достала очередную сигарету.
– Отец получил травму на фабрике и через пару недель его не стало. Даже удивительно, как все совпало.
– Сколько вам было лет?
– Около четырех или пяти.
«Вот как. Полагаю, такое невозможно забыть. Родителей не стало – усадьба досталась по наследству. И она прибыла сюда спустя много лет. Отсюда и пыль.»
– Спустя пару лет меня забрала к себе на воспитание тетка. Потому что больше некому. У нее не было своей семьи и она, кстати, так и не вышла замуж. Хотя очень этого желала. У меня не было ни дяди, который мог бы воспитывать меня в строгости и холоде в голосе и не было ни братьев, ни сестер, которые дразнили бы меня с поводом и без, как это обычно и бывает в других семьях. Но Бог, ей не дал того, чего она всегда желала. Возможно, из-за меня.
– Откуда у вас такие предположения?
– Тетушка частенько ездила на вечеринки, как она сама выражалась, «ее друзей». Все приглашения всегда хранила в своей дурацкой шкатулке. Под замочком. А чёртов ключ хранила в верхней полке письменного стола под кучей смятых платков и бумажных салфеток. Думала, что никто не догадается его там найти, – она хохотнула. – Надо было видеть, как она готовилась к таким посиделкам. Каждый раз заказывала у портного новое платье, туфли… и шляпку. Она с ума сходила по шляпам. У меня была не тетя, а чертов безумный шляпник.
Ричард подавил смешок.
«Над покойниками смеяться – выше всякого неприличия. В ее случае. Посмеюсь над данным случаем при других обстоятельствах.»
Черные глаза впились в гостя.
– И только после смерти шляпника Алиса получила замок королевы червей.
Девушка подула на горячий чай, сделала небольшой глоток, как птичка, и приложила сигарету к уголку губ. Глаза следили за движениями гостя, последовавшего за ней ритуал чаепития.
– То есть, данный дом…
– Моих родителей, да. Он достался ей по наследству и только потом перешел ко мне. Она дико жаждала получить их дом и участок. Думаю, назло моей матери. Или, возможно, усадьба была нужна тетке для статуса: чтобы на каждой вечеринке бахвалиться, что она невеста с приданным. И мы вдвоем, в принципе, могли бы здесь жить. Здесь неплохие условия: плодородная почва, рядом пруд и лес, к северу стоят два небольших поселения… Но она почему-то решила остаться в городе. Возможно, из-за неприятных воспоминаний о сестре. Практически каждый день она говорила мне, что будет жить в нашей усадьбе только после замужества. Тетка питала надежды, что скоро в дверь ее комнаты постучится принц на белом коне. Скорее всего, его просто не пустила консьержка, – хозяйка снова отпила из чашки и продолжила. – Но не смотря на то, что мы жили и так не бедно, она всегда имела обратное мнение на этот счет. И под конец своей жизни задумывалась о продаже усадьбы. Чтобы остаться жить в городе, где разгуливает столько потенциальных женихов, нужны были деньги, но на оплату комнаты их стало не хватать.
У нее было столько ухажеров! У меня столько волос на голове нет, сколько у нее было ухажеров. И каждый делал ей какой-нибудь презент. Помню, что среди подарков оказывались обычные безделушки, а иногда антикварные вещи и искусные полотна. Она в них не особо разбиралась. Понимала только, что это «дорого и богато». Очень много подаяний отправлялось в ломбард после исчезновения того или иного поклонника. Вот если бы она еще тогда продала все дорогущее барахло… Ей всегда было всего мало: подарков, денег, внимания, – пальцы Джессамин, что держали чашку, сжали резную ручку сильнее. – Из всех вырученных денег с ломбарда, мы могли бы себе позволить точно такую же усадьбу, но она спускала все деньги на чертовы шляпки. Иногда она забывала купить еду, и ее племянница ложилась спать голодной.