В Тридевятом царстве случилась беда – при загадочных обстоятельствах умерла Баба Яга, за расследование смерти которой берется Иван, боярский сын, кот ученый и воевода Камень. У старой лесной ведьмы было множество врагов, ведь она промышляла зловредным черным колдовством, поэтому зуб на нее точит Кощей Бессмертный, Змей Горыныч, Водяной, царевич Елисей и многие другие обитатели Тридевятого царства. Так кто же на самом деле убийца?
Глава п?рвыя
– «В Тридевятом царстве, в Тридевятом государстве за синими морями да за белыми горами в городе Златом, стоящим под зеленым холмом, жил-был князь Владимир Могучий, разводящий руками тучи. И случилось в царстве его беда – загадочно умерла Баба Яга сразу после прихода Всадника Ночи, чему соответствует время – полночь. В Избушке на курьих ножках было найдено тело. Воевода Камень взялся за расследование этого странного дела».
Иван, сын достопочтенного боярина Василия Богдановича, прервал чтение вслух берестяной газеты «Вестник Гамаюн» и удивленно посмотрел на отца, который задумчиво просматривал еженедельник «Сирин», в котором публиковали исключительно криминальные новости Тридевятого царства, которые сообщали о том же, но более лаконично:
– «В полночь сего месяца и дня в Избушке на курьих ножках умерла Баба Яга. Причиной смерти не установлена. Расследование дела приостановлено», – вслух подытожил Василий Богданович и поместил еженедельник в резную деревянную тубу, которую служка по имени Прошка тут же спрятал в ларец для важной корреспонденции.
– Да уж! Лихие дела творятся в Тридевятом царстве. Никогда такого не было и вот опять! Умерла, значит, Баба Яга. Плохо дело, – нахмурился Василий Богданович и задумчиво погладил окладистую бороду. – В Боярской Думе только об этом разговоры и будут, но пора и честь знать. За мной уже и голубя почтового прислали.
С этими словами многоуважаемый боярин Василий Богданович с трудом поднялся из-за массивного деревянного стола, уставленного диковинными яствами, привезенными из заморских стран торговыми суднами, налогообложением которых с таким усердием он и занимался, и хлопнул себя по торчащему, словно поплавок на воде, пузу.
– А ты, Иван, не суй нос в это дело. Под грифом «секретно» оно, – еще сильнее нахмурился Василий Богданович, прочитав записку, прикрепленную к лапке почтовой птицы, – иначе князь тебя на кол посадит.
– Батюшка! Так ведь страсть как любопытно! Бабе Яге всего триста годков стукнуло. Молодая она еще, чтобы от старости помирать. Не иначе, как убили ее. Да только кто посмел бы? – вскочил со стула Иван, взмахнув руками, из-за чего чуть не опрокинул на пол расписной чайный сервиз вместе с самоваром, украшенным связкой баранок и гроздью засушенной калины.
– Не дурак ты вроде у меня, а на этих расследованиях помешанный, словно юродивый какой. Не лезь в это дело – политическое оно, раз за дело взялся воевода Камень, – пуще прежнего нахмурился Василий Богданович. – Прошка! Коней готовь! В Думу едем. И пряников захвати детишкам по дороге раздать.
Прошка, толковый и сообразительный паренек с копной торчащих рыжих волос, молча поклонился и юркнул в боковой покой для слуг, откуда по деревянной скрипучей лестнице можно было спуститься в конюшню, расположенную на первом этаже расписного и резного деревянного терема боярина Василия Богдановича, на третьем этаже которого он каждое утро пил чай вместе с единственным сыном своим Иваном Бестолковичем – так он его в сердцах прозвал.
– А ты, Иван, лучше бы дело наше нелегкой боярское освоил, ношу отца родного уменьшил. Стар я уже для заседаний в Думе. На покой мне пора, – с расстановкой произнес Василий Богданович, расправляя длинные рукава своего синего кафтана, в которых мог спрятать пуд соли и несколько метровых лососей, чем иногда и занимался во время осмотра заморской контрабанды.
Иван, боярский сын, звонко рассмеялся, поправил кудрявый локон, выпавший из-под расшитой бисером красной бархатной шапочки, отороченной мехом, и топнул красным сапожком с загнутым носом.
– Нет уж, батюшка! Не люба мне твоя служба-дружба! Я хочу воеводой стать! Да только ты меня воевать не пускаешь, – подмигнул отцу Иван Васильевич и широко улыбнулся, предвкушая ставшей обычной ругань отца, который послушно вспылил:
– Да ты слабый, словно девица какая! Ничего тяжелее пера писчего в руках, отродясь, не держал! Ты хоть меч в глаза видел? Сорок пудов он весит, не меньше. А доспех кольчужный носил? Убьет тебя эта служба, да не на поле боя, а прямо на самом том месте, где ты оружие в руку свою холеную возьмешь. И славный наш род на таком супостате слабосильном, как ты, прервется…
Многое хотел еще сказать сыну Василий Богданович, но сильно торопился на срочное заседание Боярской Думы, даже короб с пряниками на столе забыл, да и Прошка куда-то запропастился, чтобы напомнить.
Иван тоскливым взглядом окинул деревянный покой, украшенный диковинными птицами и резной мебелью, остановив взгляд на окошке со слюдяными разноцветными стеклами, за которыми вздымался Дремучий лес, в котором за высокими холмами и за глубокими рвами жила Баба Яга в Избушке на курьих ножках.
Вспомнил также Иван, что слово себе дал любой ценой увидеть кумира своего – воеводу Камня, и автограф на кедровой плашке попросить, чтобы носить на груди, как оберег.
Бросился вон из терема боярский сын, накинул плащ, подбитый мехом песцовым, оседлал буланого коня и помчался навстречу приключениям, минуя храм златокупольный, площадь для собраний и рынок, на котором девицы и кумушки толпились возле лотка краснодеревщика, которого он обрызгал с головы до ног грязью вместе с хлопотливыми покупательницами, которые наперебой стали кричать ему вслед, что он «дурак всамделишный, а не боярский сын вовсе».