Нет, я, конечно, еще тот сердцеед, но все же предпочитал сам выбирать с кем спать. А эта девушка, хоть и была довольно миленькая, не вызывала сексуального желания. Может, именно потому, что сама вешалась. Я мягко освободился из ее объятий и, отступив на шаг назад, спросил:

— Кто вы такая?

— В каком это смысле: кто? — еле слышно спросила она и опустила уголки губ. Вот-вот заплачет.

— Дело в том, что ударился головой на днях, — вновь повторял я заготовленное объяснение. — Поэтому плохо помню людей, события, даты. Короче, всё.

— Сильно ударился? — вмиг забеспокоилась она и потянула руки к моей голове. — Где больно? Покажи. Может, сбегать до ворот и попросить медика прислать? С головой шутки плохи. Вот дядя мой, Ипполит Валентинович, в детстве с печки упал. Так дурачком на всю жизнь и остался. Нет, ты не подумай: гены у нас хорошие, наследственных проблем с головой нет. Это за ним недоглядели, недолечили и все — идиотом остался. Мама говорила, что он до третьего класса доучился, а дальше не смог. Он и до сих пор жив-живехонек. Любит радио ремонтировать и на охоту ходить. Только ни читать, ни писать так толком и не научился…

— Девушка, — строго прервал я длинную тираду. — Со мной все в порядке, а вашего имени я так до сих пор и не услышал.

— Олеся я… Успенская.

Знакомое имя. Помнится, Миха что-то про нее говорил.

— Олеся? Очень приятно! А я Максим Богословский, — я протянул руку для рукопожатия. Она с удивлением уставилась на нее, затем легонько пожала. — Так чем я могу быть для вас полезен?

— Ничем, — пригорюнилась она. — Я просто поздороваться хотела.

Я кивнул, развернулся и бодро зашагал к дому, чувствуя на спине ее взгляд. Вот так-то, милая, Богословский никогда не станет ручным и податливым. Еще ни одна женщина не может похвастаться тем, что заарканила Паука.

Чтобы немного сократить путь, я свернул с дороги на луг, сразу за которым стоял наш дом. Над густой травой летали шмели и стрекозы. Солнце пересекло небо и повисло над деревьями. Где-то вдали тарахтел трактор.

Я неспеша добрался до дома и, скрипнув калиткой, зашел во двор. Повариха и еще одна женщина возились на грядках, мама на крыльце плавно покачивалась в кресле-качалке и вязала носок, мужик в лаптях косил траву вдоль забора.

— Ты почему в лаптях? — подошел я к нему. — Не девятнадцатый век на дворе.

— Мне нравится, — пожал он плечами. — Вернусь домой и снова надену костюм, туфли и завяжу галстук.

— Так ты не местный? — удивился я.

Он удивленно посмотрел на меня, будто я уже задавал этот вопрос. Как же меня это достало! Но виду я не подал.

— Я работаю бухгалтером, а сюда приезжаю отдыхать в отпуске. Впрочем, как и все, — он выпрямился и с улыбкой огляделся. — Здесь так красиво! Не то, что в городе — серая серость.

Услышав, что он городской, я воодушевился. Наконец-то смогу прояснить то, что меня волновало:

— Почему нет вывесок и везде всё одинаковое? Ведь раньше все было по-другому. Помнится, при Алексее Благородном столько церквей, музеев и парков построили, что город сам стал похож на музей. А сейчас куда ни глянь — серые квадраты.

Он вытащил из-за пазухи потной рубахи пачку сигарет и протянул мне. Я отказался, так как никогда не поощрял любые виды пристрастий, кроме карточных игр. В своей прежней жизни за карточным столом в компании благородных и честных людей я проводил ночи напролет. Дело даже было не в сумме выигрыша, а в самом выигрыше. Мне нравилось побеждать везде и всюду.

— Все это делается для того, чтобы уравнять нас, — сказал мужик и глубоко затянулся. — Чтобы никто не выделялся и не завидовал. Все знают, что я из семьи бухгалтеров, поэтому не могу стать кем-то другим. Все знают сколько я зарабатываю и что могу себе позволить. Никаких тайн и сюрпризов — все предельно прозрачно. Я не жалуюсь, мне очень повезло родиться в такой семье. Вот мой друг работает дворником. Умнейший человек! Но так распорядилась судьба.

Он выпустил густой дым через нос и задумчиво посмотрел на небо, а я его не торопил и внимательно слушал. Мне нужно было знать все, что творится в этой новой реальности. Когда правила моя семья, все люди были свободны. Каждый мог делать то, к чему лежала душа. Кто-то пек хлеб и приманивал людей красивой вывеской с аппетитной булкой и ароматами, исходившими из кухни. Кто-то чинил часы и обвешивал свою витрину циферблатами разных размеров и расцветок. Люди были свободны и… счастливы? По крайней мере мне так казалось.

— Только в охранники и в наемники принимаются добровольцы. Поэтому их так много, что страшно на улицу выходить. Могут подойти к тебе, схватить под руки и увести в кафе.

— Зачем? — удивился я.

— Затем, чтобы ты оплатил их обед, — грустно усмехнулся он. — Моего соседа в магазин затащили. Так он всю зарплату там оставил, а потом ходил и у всех денег занимал, чтобы семью прокормить… Хуже бандитов, честное слово.

— Куда же смотрит император? — возмутился я. Хотя, понятное дело, без его попустительства или прямого одобрения, такого быть не могло.